– Да. Идите.
Я жду, что он проводит меня к Джейкобу, но бейлиф не трогается с места.
– Спасибо, – говорю я, вылезаю назад в коридор и, пройдя мимо Эммы, спускаюсь по лестнице в надежде, что камеры, где ждут суда обвиняемые, находятся там.
Через пять минут поисков после хозяйственной кладовой и котельной я обнаруживаю искомое. Джейкоб сидит в углу камеры, одна его рука трепещет как птица, плечи вздернуты. Дрожащим голосом он напевает Боба Марли.
– Почему ты поешь эту песню? – спрашиваю я, подходя к решетке.
Он замолкает посреди припева.
– Мне от нее легче.
Я обдумываю его слова.
– Знаешь что-нибудь из Дилана? – Он не отвечает, я делаю шаг вперед. – Слушай, Джейкоб, ты не понимаешь, что происходит. Это ясно. Честно говоря, я тоже. Раньше я никогда этого не делал. Но нам вместе нужно придумать, как быть. Только ты пообещай мне одну вещь: что будешь молчать. – Я жду, что Джейкоб кивнет, давая мне знать, что понял, но этого не происходит. – Ты доверяешь мне?
– Нет, – говорит он. – Не доверяю. – А потом встает на ноги. – Вы передадите маме мои слова?
– Конечно.
Он обхватывает пальцами металлические прутья решетки. Пальцы у него длинные и изящные.
– Жизнь как коробка шоколадных конфет, – шепчет он. – Никогда не знаешь, какая начинка тебе попадется.
Я смеюсь, думая, что этот парнишка не так уж плох, раз способен шутить в такой обстановке, но потом понимаю, это вовсе не шутка, и говорю:
– Я передам.
Когда я возвращаюсь, Эмма нервно вышагивает взад-вперед.
– Все в порядке? – спрашивает она, как только я выворачиваю из-за угла. – Он отвечал вам?
– Да и да, – заверяю ее я. – Может быть, Джейкоб сильнее, чем вы думаете.
– Вы основываете свой вывод на пяти минутах общения с ним? – Она выкатывает глаза. – Ему нужно поесть в шесть часов. Если этого не случится…
– Я принесу ему что-нибудь из торгового автомата.
– Там не должно быть казеина и глютена…
У меня нет ни малейшего представления, что это такое.
– Эмма, вам нужно успокоиться.
Она набрасывается на меня:
– Моего старшего сына, аутиста, арестовали за убийство. Он заперт в камере в каком-то подвале. Ради бога, не смейте говорить мне, чтобы я успокоилась!
– Ну, Джейкобу ничуть не поможет, если вы снова сорветесь в зале суда. – Эмма не отвечает, а я сажусь на скамью в холле. – Он просил передать вам кое-что.
На ее лице отображается такая обнаженная надежда, что мне приходится отвести глаза.
– «Жизнь как коробка шоколадных конфет», – цитирую я.
Эмма со вздохом опускается рядом со мной:
– Форрест Гамп. Один из его любимых фильмов.
– Он любитель кино?
– Киноман. Смотрит фильмы, как будто готовится к экзамену. – Эмма косится на меня. – Когда Джейкоба переполняют чувства, он не всегда способен подобрать слова, чтобы выразить их, и тогда цитирует кого-нибудь.
Я вспоминаю, как Джейкоб выдал фразу Чарлтона Хестона схватившему его бейлифу, и широко улыбаюсь.
– Он устраивает для меня дома места преступлений, – тихо говорит Эмма. – Чтобы я, собрав улики, могла восстановить цепь событий. Но мне следовало просчитывать последствия на будущее. Мы никогда не обсуждали, что происходит потом. Как теперь вот.
– Я понимаю, вы расстроены, но у нас есть много времени, чтобы во всем разобраться. Сегодняшнее предъявление обвинения – это формальность.
Эмма поднимает на меня глаза. Во время учебы в колледже девушки, глядя на которых я невольно пускал слюни, обычно по утрам имели на подбородке следы зубной пасты или втыкали карандаши в свои плохо расчесанные волосы, чтобы убрать их с лица. Поражавшие меня особы были крайне далеки от заботы о своей внешности и блистали естественной, безыскусной красотой. Эмма Хант, вероятно, лет на десять старше меня, но все еще сногсшибательна.
– Сколько вам лет? – спрашивает она меня.
– Не думаю, что хронологический возраст является истинной мерой…
– Двадцать четыре, – высказывает догадку Эмма.
– Двадцать восемь.
Она закрывает глаза и качает головой:
– Двадцать восемь мне было тысячу лет назад.
– Тогда вы выглядите великолепно для своего возраста.
Моргнув, она с жаром вглядывается в мое лицо:
– Обещайте! Обещайте, что вытащите отсюда моего сына!
Я киваю, и на мгновение мне хочется быть рыцарем на белом коне, хочется сказать ей, что я знаю уголовное право так же хорошо, как умею подковать лошадь, и не обмануть ее ожиданий. Тут из-за угла выглядывает бейлиф со словами:
– Мы готовы.
Хотелось бы мне сказать то же самое.
Зал суда выглядит по-другому, когда он пуст. В воздухе висят пылинки; мои шаги по паркетному полу звучат как выстрелы. Мы с Эммой проходим мимо галереи, где она садится в первый ряд за барьером, а я занимаю место за столом защиты.
Это дежавю.
Бейлифы вводят Джейкоба. Он в наручниках, и я слышу, как Эмма втягивает в себя воздух. Но ведь его пришлось уводить отсюда силой, он отбивался от охранника; как знать, не устроит ли он опять какую-нибудь сцену. Джейкоб садится рядом со мной, кладет руки на колени; наручники звякают. Он поджимает губы, будто пытается показать, что помнит мои инструкции.
– Всем встать, – говорит бейлиф, и я, поднимаясь, хватаю Джейкоба за рукав, чтобы он сделал то же.
Входит судья Каттингс; мантия развевается вокруг него, будто ее треплет штормовой ветер; он тяжело садится в кресло.
– Полагаю, советник, вы поговорили со своим клиентом о том, как нужно вести себя в зале суда?
– Да, Ваша честь, – отвечаю я. – Я прошу прощения за его несдержанность. Джейкоб – аутист.
Судья хмурит брови:
– Вы беспокоитесь о дееспособности?
– Да, – отвечаю я.
– Хорошо. Мистер Бонд, ваш клиент доставлен сюда для предъявления ему обвинения в убийстве первой степени в соответствии с Аннотированным сводом законов штата Вермонт, раздел тринадцать, статья две тысячи триста первая. Вы отказываетесь от зачитывания его прав в настоящий момент?
– Да, Ваша честь.
Судья кивает:
– Я собираюсь сделать заявление о невиновности вашего клиента от его имени из-за проблем с дееспособностью.
Это вызывает у меня мгновенное замешательство. Значит, мне уже не нужно выступать с заявлением?
– Есть еще какие-нибудь проблемы с обвинением на сегодняшний день, советник?
