– Лила, дай мне десять минут.
Он стягивает с рук перчатки, снимает халат и бахилы, мы выходим из стерильной атмосферы прозекторской и направляемся по коридору к его кабинету. Уэйн перебирает папки на столе, пока на глаза мне не попадается одна с именем Джесс Огилви в строке для подписи.
– Не знаю, что еще сказать тебе, помимо изложенного в моем отчете ясно и четко, – говорит Уэйн, садясь. – Причина смерти – субдуральная гематома, вызванная базилярным переломом черепа. Он так сильно ударил ее, что череп был вмят в мозг, и это ее убило.
Ничего нового. Но Джесс Огилви на самом деле умерла не от этого. Она сказала что-то Джейкобу Ханту, и это взбесило его. Или отказалась сказать – например, не призналась в ответных чувствах к нему.
Достаточно легко предположить, что парень, который влюбился в свою наставницу и был отвергнут, может наброситься на нее.
Уэйн быстро просматривает отчет.
– Лацерации – содранная кожа – у нее на спине появились после смерти. Полагаю, это следствие того, что тело волокли. Хотя на нем были и синяки, полученные до смерти. На лице, конечно. Несколько на плечах и на горле.
– А сперма? – (Уэйн качает головой.) – Мог он надеть презерватив?
– Крайне маловероятно, – говорит медэксперт. – Мы не нашли ни одного лобкового волоса и никаких других свидетельств, указывающих на изнасилование.
– Но ее белье было надето задом наперед.
– Да, но это доказывает, что твой преступник ничего не смыслит в женском белье, а не что он насильник.
– Эти синяки… – говорю я. – Ты можешь определить, насколько они старые?
– День-два, – отвечает Уэйн. – Не существует надежной техники определения «зрелости» синяков, кроме цвета и иммуногистохимических методов. Короче, раны у людей заживают с разной скоростью, так что я могу, конечно, посмотреть на два синяка и сказать, что один появился на неделю раньше другого, но я не в состоянии определить, что один поставлен в девять утра, а другой в полдень.
– Значит, предположительно, следы удушения на горле и синяки от сдавливания пальцами на плечах могли появиться за несколько минут до смерти?
– Или часов. – Уэйн бросает папку поверх стопки других, лежащих на краю стола. – Он мог угрожать ей, а потом вернулся и избил до смерти.
– Или это могли быть два разных человека в два разных момента времени. – Я встречаюсь взглядом с Уэйном.
– Тогда у Джессики Огилви действительно был худший день в жизни, – говорит Уэйн. – Думаю, ты можешь обвинить ее парня в нападении. Хотя это кажется ненужным затруднением, если твой преступник уже признался, что двигал тело.
– Да. Знаю. – Только не понимаю, почему меня это так волнует. – Могу я кое о чем спросить тебя?
– Конечно.
– Почему ты перестал быть клоуном?
– Это меня больше не забавляло. Дети, визжащие мне в лицо, блюющие именинным тортом мне на колени… – Уэйн пожимает плечами. – Мои здешние клиенты гораздо более предсказуемы.
– Кто бы сомневался.
Патологоанатом смотрит на меня долгим взглядом:
– Знаешь, какой самый сложный случай был в моей практике? Автомобильная авария. Женщина ехала на внедорожнике по шоссе, ее маленький ребенок вывалился из автомобильного кресла, получил серьезную травму позвоночника и умер. В морг принесли кресло. Мне пришлось усадить в него мертвого малыша и доказать, что мать неправильно его пристегнула, почему он и вывалился. – Уэйн встает. – Иногда приходится напоминать себе, что ты работаешь здесь ради жертвы.
Я киваю. И удивляюсь, почему эти слова заставляют меня думать не о Джесс Огилви, а о Джейкобе Ханте.
Мальчик, открывающий дверь в доме Хантов, ничуть не похож на своего брата, но как только я показываю ему значок детектива, краска сходит с его лица.
– Я детектив Мэтсон. Твоя мать дома?
– Я… ух… у меня есть право хранить молчание, – отвечает парнишка.
– Здорово, – говорю ему я, – но это был не наводящий вопрос.
– Кто там? – слышу я голос Эммы Хант, и она появляется в поле зрения.
Узнав меня, сразу прищуривается:
– Вы явились с проверкой? Ну что ж, вот она я, здесь, с мальчиками, как приказал судья. Закрой дверь, Тэо. А вы, – бросает она мне, – можете поговорить с нашим адвокатом.
Я успеваю застопорить ногой дверь, прежде чем она захлопнется.
– У меня есть ордер на обыск. – Я показываю листок, который позволит мне перерыть все в комнате Джейкоба и забрать то, что может послужить уликой.
Хозяйка дома берет из моей руки бумагу, просматривает ее и распахивает дверь. Ни слова не говоря, она разворачивается. Я вхожу в дом и останавливаюсь. Эмма Хант поднимает трубку телефона на кухне и звонит своему адвокату с лицом младенца.
– Да, он сейчас здесь, – говорит она. – Он дал мне бумагу.
Через мгновение трубка ложится на аппарат.
– Очевидно, у меня нет выбора.
– Я мог бы сам сказать это вам, – бодро произношу я.
Эмма Хант отворачивается и идет наверх по лестнице. Я держусь немного позади; она открывает дверь:
– Джейкоб? Малыш?
Я стою в коридоре и слушаю, как мать мягко разговаривает с сыном. До меня долетают слова «необходимо» и «по закону», после чего Эмма Хант выходит из комнаты вместе с Джейкобом.
Меня его появление застает врасплох. Лицо у парнишки сине-черное; бабочка-пластырь прикрыта челкой.
– Джейкоб, – говорю я, – как дела?
Хелен Шарп сообщила мне, что Джейкоба отпустили под опеку матери до слушаний по дееспособности. Она сказала, мол, Джейкоб, очевидно, плохо переносит тюремное заключение. Мы посмеялись над этим. А кто переносит тюрьму хорошо?
Моя работа в качестве детектива состоит в том, чтобы находиться за сценой и смотреть, за какие ниточки дергают кукол. Иногда это означает собирать улики, выбивать ордер на арест, добывать тайную информацию или проводить допросы. Но обычно в результате я упускаю происходящее на сцене. Одно дело – арестовать Джейкоба и отправить его в суд для предварительного заключения в тюрьму, и совсем другое – видеть этого паренька в таком состоянии.
Он совсем не похож на того подростка, которого я опрашивал неделю назад. Неудивительно, что его мать хочет оторвать мне голову.
Она берет сына за руку, чтобы увести, но мы все замираем на месте от едва слышного голоса.
– Погоди, – шепчет Джейкоб.
Эмма оборачивается, лицо ее освещается радостью.
– Джейкоб? Ты что-то сказал?
Вероятно, в последнее время он совсем мало говорил. Парень кивает, губы его беззвучно шевелятся некоторое время, прежде чем из них вылетает следующее слово:
