Сзади подъезжает машина, и я чувствую себя болваном. Возвращаюсь к автомату, нажимаю кнопку «Снять» и ввожу на клавиатуре 200 баксов. Машинка разевает пасть, выдает деньги, я сую их в карман. И тут слышу свое имя:
– Тэо? Тэо Хант, это ты?
Чувствую себя преступником, как будто меня застали за каким-то постыдным делом. Но ведь нет ничего незаконного в том, чтобы снимать деньги из банкомата для автомобилистов, подойдя к нему пешком?
Дверца стоящей позади меня машины открывается, изнутри вылезает мой учитель биологии мистер Дженнисон.
– Как твои дела? – спрашивает он.
Помню, как однажды, когда мама разозлилась на Джейкоба за то, что он отказывался беседовать с гостями на свадьбе какой-то дальней родственницы, он сказал ей, что поинтересовался бы, как дела у тети Мэри, если бы его на самом деле занимал этот вопрос, но это не так, а притворство с его стороны было бы ложью.
Временами мир, в котором живет Джейкоб, кажется мне гораздо более осмысленным, чем тот, где обитают все остальные люди. Зачем спрашивать, как дела, если ответ нам вообще неинтересен? Мистер Дженнисон задал этот вопрос, потому что беспокоится обо мне или ему просто нужно заполнить чем-то пустое пространство между нами?
– У меня все хорошо, – говорю я, потому что старые привычки отмирают очень не скоро.
Будь я Джейкобом, ответил бы прямо: «Я не сплю по ночам. И иногда, когда бегу слишком быстро, задыхаюсь». Но в реальности тот, кто спрашивает, как у вас дела, вовсе не хочет услышать правду. Ему нужен формальный, ожидаемый ответ, чтобы спокойно пойти дальше.
– Тебя подвезти? На улице холодно.
Есть учителя, которые мне по-настоящему нравились, и другие, которые мне совсем не по душе, но мистер Дженнисон не попадает ни в ту, ни в другую категорию. Он весь какой-то неопределенный – от редеющих волос до уроков, которые он ведет; он из тех учителей, имени которых ты, вероятно, не вспомнишь к моменту поступления в колледж. Я вполне уверен, что до недавнего времени то же самое он мог сказать обо мне: я был средним учеником в его классе, который не преуспевал и не проваливался с достаточно громким треском, чтобы произвести впечатление. Разумеется, до того момента, как случилось Всё Это.
Теперь меня разбирают по косточкам: «О да, моя тетя была учительницей у Тэо в третьем классе». Или: «Я однажды сидела позади него на школьном собрании». Я тот парнишка, чьим именем будут перекидываться в компаниях за коктейлем еще много лет: «Это тот убийца, школьник-аутист? Я учился в одном классе с его братом в старшей школе в Таунсенде».
– Моя мама припарковалась тут неподалеку, – бормочу я, запоздало соображая, что если бы наша машина действительно была в городе, то она, скорее всего, проезжала бы сейчас мимо банкомата. – Но все равно спасибо, – говорю я и ухожу так быстро, что едва не забываю взять чек.
Всю дорогу до магазина я бегу трусцой, словно опасаюсь, как бы мистер Дженнисон не сел мне на хвост в своей машине и не назвал меня лжецом прямо в лицо. Только один раз мне приходит в голову мысль взять эти двести долларов, прыгнуть в автобус и сбежать навсегда. Я представляю, как сижу на заднем сиденье рядом с симпатичной девушкой, которая делится со мной смесью из орешков, или со старушкой, которая вяжет чепчик новорожденному внуку и спрашивает меня, куда я еду.
Я отвечаю, что хочу навестить старшего брата в колледже. Поскольку мы с ним очень близки и я скучаю по нему.
Представляю, как здорово было бы, если бы этот пустячный разговор не был ложью.
В тот вечер, когда я готовлюсь ко сну, обнаруживается пропажа моей зубной щетки. Разозлившись – поверьте, это происходит не в первый раз, – я иду по коридору в комнату брата. Джейкоб поставил запись Эбботта и Костелло «Кто на первом?» на старом видеомагнитофоне.
– Какого черта ты сделал с моей зубной щеткой на этот раз? – спрашиваю я.
– Не трогал я твою дурацкую зубную щетку.
Но я ему не верю. Бросаю взгляд на старый аквариум, который Джейкоб использует как дымовую камеру, но его нет на месте – забрали как улику.
Голоса Эбботта и Костелло едва слышны, я едва разбираю слова.
– Ты хоть слышишь их? – спрашиваю я брата.
– Звук достаточно громкий.
Помню, однажды на Рождество мама подарила Джейкобу часы. Ей пришлось вернуть их в магазин, потому что тиканье сводило его с ума.
– Я не сумасшедший, – заявляет Джейкоб, и на секунду я изумляюсь: неужели думал вслух?
– Я никогда такого не говорил!
– Говорил, – возражает Джейкоб.
Вероятно, он прав. У него память как капкан.
– Учитывая, сколько всякого барахла ты стащил из моей комнаты для своей дымовой камеры и сцен преступлений, думаю, мы квиты.
Как зовут того парня на первой базе?
Да нет. На второй.
Я не спрашиваю, кто на второй.
Кто на первой.
Я не знаю.
Он на третьей, мы не о нем говорим.
Ладно, я знаю, некоторые считают эту репризу смешной, но я никогда не был в их числе. Может быть, Джейкобу она так нравится, потому что наполнена для него смыслом, ведь слова в ней понимаются буквально.
– Может, ее выбросили, – говорит Джейкоб, и сперва я думаю, что это фраза Костелло, но потом понимаю: речь идет о моей зубной щетке.
– Ты сделал это? – спрашиваю я.
Джейкоб таращится на меня. Я всегда от этого вздрагиваю, потому что он обычно не смотрит мне в глаза.
– А ты? – повторяет он.
Вдруг я теряю нить разговора. О чем мы? Точно не о гигиене полости рта. Не успеваю я ответить, как мама просовывает голову в дверь.
– Это чье? – спрашивает она, показывая мою зубную щетку. – Лежала в моей ванной.
Я беру ее. На видео Эбботт и Костелло продолжают свой спор под раскаты закадрового смеха.
Ну вот, первая вещь, которую ты правильно сказал.
Я вообще не знаю, о чем говорю!
– Я же тебе сказал, – говорит Джейкоб.
Джейкоб
Когда я был маленький, то убедил брата, что обладаю суперсилой. Как еще я узнавал, что делает мама наверху, пока мы с ним внизу? Почему не сказать ему, что от люминесцентных ламп у меня кружится голова, так сильна моя чувствительность к свету? Когда я пропускал заданный мне Тэо вопрос, то говорил ему; «Это оттого, что я слышу одновременно множество разговоров и шумов на заднем плане и иногда мне трудно сфокусироваться на каком-то одном звуке».
Какое-то время это работало. А потом мой брат догадался, что я не одарен экстрасенсорным восприятием, а просто странный.
С синдромом Аспергера твоя жизнь постоянно включена на полную мощность. Это как непрерывное похмелье, хотя, признаюсь, пьяным я был всего один раз, когда попробовал водку «Серый гусь», чтобы посмотреть, какой эффект она окажет на меня, и был разочарован, поняв, что, вместо того чтобы хохотать, как все пьяные в телевизоре, я лишь ощутил себя еще более дезориентированным и мир стал для меня еще более размытым и неопределенным. Все эти малыши-аутисты, которые у вас на глазах бьются головой о стену… Они делают это не потому, что психи. Это оттого, что мир для них слишком громок, им больно, и они пытаются избавиться от него.
