Нора огляделась по сторонам.
— Так и стоят. Но ничего не делают.
Мы с ней поднялись ещё выше по склону, чтобы получше разглядеть эту ужасную картину. Похоже, крикливые дебоширы пытались помешать ораторам пройти к грузовику, а мистер Шихи-Скеффингтон и дамы старались оттеснить их подальше, хотя и без особого успеха. Наконец миссис Шихи-Скеффингтон удалось пробраться к импровизированной сцене. Она взобралась наверх и презрительно оглядела толпу.
— Что же это у нас за законы, — воскликнула она, — позволяющие нападать на женщин прямо на глазах у полиции?
Похоже, её гневная отповедь (впрочем, вполне заслуженная) возымела некое действие на полицейских: спустя пару минут четверо из них, три констебля и инспектор, уже оттеснили наглецов, нападавших на суфражеток.
— Ну-ка потише, ребята, — велел инспектор.
Хулиганы в ответ только хохотали и отпускали всякие грубости. Но толкаться и пихаться они перестали — по крайней мере, на время.
В этот момент появились торговки апельсинами. В парке по выходным всегда продают фрукты, но эти, похоже, нашли новый способ прорекламировать свой товар.
— Суфрагейтские апельсины! — кричала одна. — Две штуки за пенни!
— Они не то говорят, — заметила Нора. — Люди могут запутаться.
И мы спустились к торговке.
— Простите, — сказала ей Нора, — вы неправильно это слово произносите.
— А как же их, прости господи, зовут? — недоумённо переспросила женщина.
— Суфражетки, — объяснила я, протягивая ей пенни. — Можно нам два?
Торговка отдала нам апельсины, мы поблагодарили её и двинулись обратно на наш наблюдательный пункт, но не успели добраться туда, как она снова начала кричать:
— Пара суфрагейтских апельсинов за пенни!
— Эх! — вздохнула я. — Она даже не попыталась. А мы ведь и апельсины у неё купили…
Впрочем, апельсины оказались свежими и сочными. Мы как раз начали их чистить, когда на грузовик поднялась миссис Казинс, ещё одна женщина, бившая окна. Обратившись к публике, она зачитала длинное заявление о том, что женщины определённо должны иметь право голоса, но громилы в первых рядах продолжали заглушать её своими возгласами.
— Иди домой детей нянчить! — выкрикнул мужчина, стоявший рядом с нами. Кое-кто из собравшихся (точнее, кое-кто из мужчин), расхохотавшись, принялся подбадривать его, но множество других велели ему замолчать. Мы же с Норой взглянули на него очень свирепо (а ты знаешь, какой у Норы свирепый взгляд), но мужчина только посмеялся.
— Девчонкам вроде вас здесь не место, — заявил он. Мы проигнорировали и его. Мы вообще неплохо поднаторели в игнорировании грубых и невежественных мужчин.
Затем миссис Казинс представила поднявшуюся на грузовик миссис Палмер, и насмешки дебоширов стали громче. Некоторые даже засвистели, осознав, что перед ними ещё одна арестованная в четверг женщина.
— Кирпичи принесла? — выкрикнул один остряк.
— Нет, все на стёкла ушли, — во весь голос ответила миссис Палмер, и толпа снова расхохоталась, но на этот раз совершенно иначе. Теперь они смеялись вместе с миссис Палмер, а не над ней.
Миссис Палмер сообщила, что нам несказанно повезло в один день услышать сразу двух преступниц: её и миссис Шихи-Скеффингтон. Но тут стоявшие перед нами принялись громко переговариваться, так что мы не могли расслышать, что она сказала потом, уловили только слова «тюрьма Маунтджой» — именно там, несомненно, и будут вскоре томиться бравые разбивательницы окон.
— Подходящее местечко, чтобы упрятать тебя на всю жизнь! — выкрикнул ещё один мужчина впереди. Кто-то из приятелей поддержал его одобрительными возгласами, но миссис Палмер не испугалась их грубости. Это было впечатляюще и в то же время от вратительно: несмотря на всю её храбрость, эти ужасные люди только хохотали над ней, мешая добропорядочной публике, пришедшей послушать ораторов. К счастью, большая часть публики хотела именно слушать, так что миссис Палмер, не обращая внимания на хамские выкрики, продолжила рассказывать: по большей части о том, зачем они с подругами били окна («чтобы отстоять наше право голосовать и наиболее очевидным способом обратить внимание правительства на наши требования»), и о том, что совершенно уверена: ирландцы не захотят получить гомруль, если он не будет включать прав женщин.
Но это только вызвало у дебоширов новый взрыв хохота. Меня даже немного замутило от их реакции: я ведь считала то, что мы сделали в четверг, ужасно смелым, но вдруг поняла, что эти отвратительные люди просто рассмеются нам в лицо, если об этом узнают.
— Разбив пару стёкол, права голоса не получишь! — выкрикнул кто-то.
Это было обескураживающе — по крайней мере, я бы так решила. Но миссис Палмер, похоже, их грубость нисколько не заботила: она просто передала слово вновь взобравшейся на грузовик миссис Шихи-Скеффингтон.
— Леди и джентльмены! А также полицейские наблюдатели, — добавила она, оглядев всё ещё стоявших в первых рядах полисменов.
В толпе засмеялись, в том числе кое-кто из хулиганов.
— Что ж, — продолжила миссис Шихи-Скеффингтон, — если говорить о количестве собравшихся, это самый многолюдный митинг из всех, что мы когда-либо проводили в парке.
Дебоширы засвистели, раздалось также несколько одобрительных возгласов (честно говоря, с этого момента ты можешь быть уверена, что так происходило почти каждый раз, когда кто-нибудь из женщин раскрывал рот).
— Вы все знаете, что и как мы сделали, — заявила миссис Ш.-С. (я не стану больше писать её фамилию, потому что она слишком длинная). — А теперь народ хочет знать, зачем мы это сделали.
— Лучше скажите, почему вы занимались этим в предрассветной тьме? — выкрикнул кто-то.
— Точно! — завопил другой. — При свете дня кишка тонка?
— Сомневаюсь, что в половине пятого в июне на улице так уж темно, — ответила миссис Ш.-С.
— Да вы просто решили, что не попадётесь полисменам, — воскликнул ещё один мужчина.
— Это очень серьёзный вопрос, — продолжала миссис Ш.-С., стараясь не обращать на них внимания. — Ещё до конца недели многие из тех женщин, что стоят сейчас здесь, окажутся в тюрьме.
— Слушайте, слушайте! — послышались голоса дебоширов.
Я ненавидела их, всех и каждого.
Миссис Ш.-С. объяснила, что никогда не перешла бы к боевым действиям, если бы не считала их единственным средством изменить положение дел, «когда все законные способы сделать это потерпели неудачу». Но, как она заметила, «гомруль, предоставления которого мы ждём со дня на день, как раз и стал результатом боевых действий. Если бы мой отец не попал в своё время в тюрьму за поддержку гомруля, я никогда не прониклась бы его воинственным духом. Я очень рада, что этот дух передаётся по женской линии так же, как и по мужской. И я готова отправиться в тюрьму за свои убеждения — а именно за право женщин голосовать на выборах в парламент».
