Не бывает ненависти более сильной, чем между различными видами одной и той же породы. Взаимное отвращение Талейрана и Фуше проистекало из понимания ими друг друга на уровне инстинктов. С самого начала большому барину Талейрану был противен этот прилежный работяга, кропатель доносов и собиратель сплетен Фуше. Фуше же раздражали мотовство и презрительно-аристократическая небрежность Талейрана. Они, где только было возможно, создавали друг другу проблемы, а если представлялась возможность навредить, каждый хватался за малейший к тому повод.
Эта их взаимная зависть-ненависть была очень удобна для Наполеона, ведь они лучше, чем сотни шпионов, следили друг за другом и доносили друг на друга. Это была очень странная пара, и Наполеон, будучи превосходным психологом, умело использовал соперничество своих лучших министров. Но при этом, сам того не желая, Наполеон и удивительно сплачивал эту пару. Почему? На этот вопрос очень точно отвечает все тот же Стефан Цвейг:
«Когда между кошкой и собакой вспыхивает такая внезапная дружба, значит, она направлена против повара; дружба между Фуше и Талейраном означает, что министры открыто не одобряют политику своего господина, Наполеона».
Цель оправдывает средства
Герцог д’Альберг в своих «Исторических мемуарах о катастрофе герцога Энгиенского» пишет:
«Много говорили о совете, который имел место в Мальмезоне и был связан с арестом герцога Энгиенского…
Зал Совета в Мальмезоне
Факты таковы: непосредственно заседания совета не было. Первый консул жил в Мальмезоне и был доступен своим министрам в любое время. В тот день, когда пришла новость об аресте герцога Энгиенского, Фуше, который часто виделся с Первым консулом, прибыл в Мальмезон в девять часов утра и имел с ним длительный разговор в саду. Господин де Талейран, не такая ранняя пташка, прибыл позднее, чтобы, как обычно, узнать новости. Первый консул говорил с ними после завтрака, а потом приказал срочно найти двух других консулов, Камбасереса и Лебрёна, которые прибыли по отдельности к полудню. Первый консул долго говорил с ними, с одним вслед за другим».
Сам Наполеон впоследствии писал:
«Никогда в своей жизни я ничего не делал без большой причины. Видели ли меня когда-нибудь проливающим кровь по капризу?»
Подобное заявление звучит более чем странно, особенно из уст человека, на глазах у всей Европы приказавшего убить ни в чем не повинного герцога Энгиенского.
История эта достойна отдельного рассказа, так как она очень хорошо характеризует вошедшего во вкус узурпатора, «ничего не делавшего без большой причины».
* * *
После нескольких покушений на свою жизнь Наполеон пребывал в ярости. Помимо «руки Лондона», в этом деле ему представлялась очевидной и провокационная роль Бурбонов. Однажды в гневе он даже заявил, что напрасно Бурбоны думают, будто он не может воздать им лично по заслугам за попытки его уничтожить. Эти слова услышал министр иностранных дел Талейран и мгновенно поддакнул:
– Бурбоны, очевидно, думают, что ваша кровь не так драгоценна, как их собственная.
Это привело Наполеона в полное бешенство. Тут-то и было впервые произнесено имя тридцатидвухлетнего принца Луи де Бурбон-Конде, герцога Энгиенского, последнего представителя родственного Бурбонам рода Конде.
9 марта 1804 года Наполеон наскоро собрал в Мальмезоне тайный совет, в который входили ближайшие его соратники Камбасерес, Лебрён, Талейран и Фуше. Как очень скоро выяснилось, собрал их Наполеон вовсе не для того, чтобы узнать их мнение, а для одобрения и поддержки уже намеченного захвата герцога Энгиенского.
Талейран решительно выступил «за» (это естественно, ведь именно он выступил инициатором этой идеи). Третий консул Шарль-Франсуа Лебрён долго мялся, но, в конце концов, тоже присоединился к его мнению.
По некоторым свидетельствам, Фуше был против акции с герцогом Энгиенским, и ему даже приписывают по этому поводу слова: «Это больше, чем преступление, это – ошибка». Но это все сомнительно, так как вряд ли бы в таком случае Фуше получил свой министерский пост, а потом и титул герцога Отрантского.
Серая тень Фуше в этом деле была повсюду. Он навещал Наполеона в Мальмезоне как «добрый советчик», озабоченный благополучием «хозяина». Свою «историческую фразу» он произнес, но уже после расстрела несчастного герцога и после последовавшей на это негативной реакции.
Единственным, кто на самом деле попытался высказаться «против», оказался второй консул Жан-Жак-Режи де Камбасерес.
– Генерал, – сказал этот мудрый человек, – герцог живет за границей, а нарушение границы нейтрального государства и его похищение всколыхнут всю Европу. От нас все отвернутся.
– Месье, – холодно ответил ему Наполеон, – страна, укрывающая моего врага, не может рассматриваться как нейтральная. Возникшие обстоятельства оправдывают нарушение границы.
Камбасерес не сдавался, и это вынудило Первого консула язвительно заметить:
– Что-то вы стали излишне щепетильны и скупы на кровь ваших королей.
Испуганный Камбасерес тут же замолк, а Наполеон, как и следовало ожидать, решил поступать по-своему (или последовать совету Талейрана, хотя очевидно, что будущий император был не из тех людей, которым можно навязывать чужие мнения).
В этом деле имелось лишь два затруднения: во-первых, герцог жил не во Франции, а в Бадене, во-вторых, он решительно никак не был связан с каким-либо заговором против Первого консула. Первое препятствие для Наполеона было несущественным: он уже тогда распоряжался в западной и южной Германии, как у себя дома. Второе препятствие тоже особого значения не имело, так как Наполеон уже заранее решил судить герцога Энгиенского военно-полевым судом, который за серьезными доказательствами никогда особенно не гнался.
* * *
Герцог Энгиенский спокойно жил в небольшом городке Эттенхейме, не подозревая о страшной угрозе, нависшей над его головой. В ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд французской конной жандармерии, подчинявшийся генералу Орденеру, вторгся на территорию Бадена, вошел в Эттенхейм, схватил герцога и увез его во Францию. Баденские официальные власти не показали никаких признаков жизни, пока происходила вся эта операция.
О начале этих ужасных событий мы знаем от самого герцога Энгиенского, так как сохранился его дневник, который он вел по дороге из Эттенхейма в Страсбург:
«В четверг 15 марта в пять часов (пополуночи) мой дом в Эттенхейме окружили эскадрон драгун и жандармские пикеты; всего около двухсот человек, два генерала, драгунский полковник, полковник Шарло из Страсбургской жандармерии. В половине шестого выломали дверь. Бумаги мои изъяты, опечатаны. Довезен в телеге между двумя рядами стрелков до Рейна. Посажен на корабль курсом на Риснау. Сошел на землю и пешком добрался до Пфортсхейма. Обедал на постоялом дворе».
