Позаботиться хоть о каких-то доказательствах «вины» несчастного герцога Наполеону даже не пришло в голову. Зато на это не могло не обратить внимание ближайшее окружение Наполеона и так называемое общественное мнение. Тот же Стендаль пишет:
«После того как герцог Энгиенский был казнен, при дворе говорили, что его жизнь была принесена в жертву. Я слышал от генерала Дюрока, что императрица Жозефина бросилась к ногам Наполеона, умоляя его помиловать молодого герцога; Наполеон с досадой отстранил ее; он вышел из комнаты; она ползла за ним на коленях до самой двери».
Большинство историков также сурово осудило убийство Наполеоном герцога Энгиенского. Так, например немецкий историк Эмиль Людвиг в книге «Наполеон» пишет:
«Никто и не вспомнил бы об этом расстреле, не иди речь о Бурбоне – символе коронованных правителей Европы. Таким образом, этот поступок консула был наглым вызовом европейским тронам и многим миллионам европейцев, веривших в то, что королевская власть дается Божьей милостью. Он стал сигналом к борьбе против диктатора, который никогда раньше не прибегал к террору».
Ниже приводятся еще несколько высказываний известных историков.
Поль-Мари-Лоран де л’Ардеш:
«В это время Наполеон запятнал себя кровавым, неизгладимым из памяти народов преступлением. Он велел похитить из баденских владений герцога Энгиенского, последнюю ветвь знаменитого дома Конде, и предал его смерти. Наполеон чувствовал и сам, что убийство герцога навлечет на него негодование современников и потомства».
Эрнест Лависс и Альфред Рамбо:
«Его бумаги с полной очевидностью обнаружили его невиновность в деле о покушении на жизнь Бонапарта; несмотря на это, он был приговорен к смерти комиссией, составленной из полковников парижского гарнизона, и тотчас расстрелян во рву Венсеннского замка (21 марта). Это убийство вызвало во всей Европе чувство ужаса и тревоги».
Виллиан Слоон:
«Сам Бонапарт до конца жизни был убежден, что его жертва была виновна, и считал герцога Энгиенского соучастником в злодейском заговоре. Одно время Наполеон прибегал к недостойным себя уловкам, стараясь доказать, будто герцога расстреляли по недоразумению, но, впоследствии, он оправдывал свое поведение, ссылаясь на государственные соображения, и утверждал, что казнь герцога Энгиенского была делом самообороны.
Известие об этом юридическом убийстве заставило содрогнуться всех и каждого. Император Александр оказался, однако, единственным из европейских монархов, осмелившимся протестовать против злодеяния. Он прервал дипломатические отношения с Францией и наложил при дворе траур. Первый консул страшно злился и обижался. Многие из самых близких к нему людей с самого начала высказывались против суда над герцогом Энгиенским, и он болезненно чувствовал дурно замаскированное их неодобрение. Все, что он мог сделать, это запретить рассуждения о казни герцога, и он действительно прибег к этой мере. Следует заметить, что Бонапарт намеревался достигнуть прямо противоположного результата. Он хотел, чтобы позор злоумышлений в убийстве пал на Англию и на Бурбонов, но меры, принятые им для этого, побудили всех глядеть на него самого почти как на убийцу».
Как видим, все в один голос отмечают негативную реакцию общественности на кровавую выходку Наполеона («вызвало во всей Европе чувство ужаса и тревоги», «заставило содрогнуться всех и каждого» и т. д.). Один лишь Жан Тюлар по одной ему ведомой причине написал:
«Смерть герцога Энгиенского, что бы там ни утверждал Шатобриан, не произвела никакого впечатления на французское общество».
Шатобриан, как известно, указывал на то, что убийство герцога Энгиенского коренным образом изменило отношение людей к Наполеону. Самым бесповоротным образом изменило оно и самого Наполеона.
Не менее жестко оценивает последствия убийства герцога Энгиенского для Наполеона и А.З. Манфред. Он пишет:
«Нетрудно заметить, что с течением времени по мере „возвышения Бонапарта” менялся и он сам – элементы реакционного и агрессивного в его политической деятельности усиливались, возрастали. Эта тенденция неоспорима, и, чем дальше, тем явственнее будет проступать ее гибельное влияние. Попирающее всякую законность, всякие основы права дело герцога Энгиенского, начиная от захвата его на территории нейтрального государства и кончая расстрелом при отсутствии состава преступления, было полностью на ответственности Бонапарта. Казнь герцога Энгиенского от начала до конца была политическим актом».
* * *
16 мая 1804 года, то есть всего через неполных два месяца после казни герцога Энгиенского во рву Венсеннского замка, Наполеон был официально провозглашен императором Франции с правом наследования.
По этому поводу французский историк Жак Бэнвилль восклицает:
«Глядя на календарь, сопоставляя даты, как не признать, что Венсеннское дело имело успех? Герцог Энгиенский погиб 21 марта рано утром, а уже 27-го имело место первое открытое проявление желания восстановить монархию в лице Наполеона Бонапарта».
Глава двенадцатая. Роман с мадам Дюшатель
В конце февраля 1805 года Наполеон вдруг переехал в Мальмезон. Историк Гертруда Кирхейзен утверждает, что сделано это было «среди зимы» и «по какой-то странной прихоти». Рональд Делдерфилд уточняет: «Весь двор, несмотря на скверную погоду, был переведен в Мальмезон, который не подготовили для такой передислокации, и все ужасно страдали от холода». Почему? Да потому что Наполеон решил, что «в Мальмезоне, в том дворце, где его обманывала Жозефина в те времена, когда он так страстно и горячо любил ее, должно было погаснуть то пламя, которое вспыхнуло в его сердце к гордой мадам Дюшатель».
Мадам Дюшатель была женой государственного советника графа Шарля Дюшателя, родившегося в 1751 году. При Наполеоне он заведовал административной частью 7-го и 23-го военных округов, за что очень скоро удостоился титула графа Империи. Его супругу звали Мария-Антуанетта-Адель, и она была дочерью Жана-Батиста Папена, графа де Сен-Кристо, сенатора и депутата Законодательного собрания. От этого брака у нее родилось два сына: в 1803 году – Шарль, а в 1804 году – Наполеон-Жозеф.
Мария-Антуанетта-Адель Дюшатель была на тридцать с лишним лет моложе своего мужа.
Любитель интимных подробностей Ги Бретон пишет, что мадам Дюшатель «обладала пылким темпераментом, которому муж, по своему возрасту, уже не мог соответствовать. Поэтому она легко уступала домогательствам других мужчин. Она была очень красива».
Герцогиня д’Абрантес в своих «Мемуарах» утверждает, что «во взгляде ее огромных продолговатых синих глаз с густейшими ресницами таилось непобедимое очарование… Эти глаза могли выражать все, что она желала, кроме искренности, потому что скрытность была основой ее характера и поведения».
Короче говоря, мадам Дюшатель была дамой видной во всех отношениях, и Наполеон не мог не обратить на нее внимания. По словам Гертруды Кирхейзен, это было «не только скоропреходящее увлечение». Муж ее годился этой двадцатитрехлетней красавице в отцы. Мадам Дюшатель служила придворной дамой у Жозефины. Долгое время ее имя держалось в секрете в «Мемуарах» современников: кто-то называл ее мадам Д… кто-то заменял ее фамилию тремя звездочками.
