Сначала Наполеон предложил ей миллион.
Жозефина отрицательно покачала головой и заявила, что о такой смехотворной сумме не стоит и говорить.
– Полтора миллиона? – спросил Наполеон, насупившись.
Со спокойной уверенностью старой содержанки Жозефина лишь пожала плечами.
– Два миллиона?
Она улыбнулась и сказала:
– Три.
Наполеон подумал, что это явно чересчур, но согласился.
После этого Жозефина кинулась ему на шею, выражая почти детскую радость. При этом она не забыла потребовать для себя еще и три замка: один – в Париже, другой – в пригороде Парижа, третий – в провинции. Но и это еще не все. Она потребовала выплаты всех своих долгов и ежегодной ренты.
Фредерик Массон пишет:
«И она получает все, чего желает: Елисейский дворец, как городскую резиденцию, Мальмезон, как летнюю, Наваррский замок – для охоты, три миллиона в год, тот же почет, каким пользовалась раньше, титул, гербы, охрану, эскорт, весь внешний декорум царствующей императрицы, особое место в государстве, место в высшей степени странное, пожалуй, единственное в своем роде, не имеющее себе примера, если не восходить к эпохам Рима и Византии».
Несколько дней спустя, 16 декабря 1809 года, в девять часов вечера, Жозефина предстала перед семьей Наполеона в полном составе, перед плачущими Гортензией и Эженом, перед архиканцлером Камбасересом, перед государственным министром Реньо де Сен Жан д’Анжели и подписала акт развода.
Перед этим она сказала:
– Я обязана заявить, что, поскольку я больше не могу надеяться родить детей и тем самым удовлетворить политические потребности императора и интересы Франции, я счастлива, что могу предоставить ему самые убедительные доказательства своей привязанности и преданности, которые когда-либо предоставлялись на этой земле… Я всем обязана его доброте: его рука короновала меня… Я останусь лучшим другом императора…
Камердинер Наполеона Констан Вери вспоминает:
«Наконец, этот роковой день наступил. Это было 16 декабря. Императорская семья собралась одетая в строго официальные костюмы, когда вошла императрица в простом белом платье, полностью лишенном украшений. Она была бледна, но спокойна и облокачивалась на руку королевы Гортензии, которая была такой же бледной, но находилась в состоянии гораздо большего волнения, чем ее августейшая мать. Принц де Богарне стоял рядом с императором и так сильно дрожал всем телом, что казалось, он может упасть в любую минуту. Когда вошла императрица, граф Реньо де Сен-Жан д’Анжели зачитал документ о разводе.
Его прослушали в глубоком молчании, и каждое лицо выражало сильнейшие чувства участия и озабоченности. Императрица казалась более спокойной, чем все остальные, хотя слезы беспрестанно текли по ее лицу. Она сидела в кресле посреди салона, облокотившись на край стола, в то время как королева Гортензия стояла, всхлипывая, позади нее. Чтение документа закончилось, императрица встала, вытерла глаза и голосом почти твердым произнесла слова согласия, после чего села в кресло, взяла ручку у господина Реньо де Сен-Жан д’Анжели и подписала документ. Затем она тут же удалилась.
Во время этой ужасной церемонии император не произнес ни слова, не сделал ни одного жеста, но стоял неподвижно, словно статуя. Почти безумным взглядом он уставился в одну точку и пребывал в полном молчании и в подавленном настроении весь день».
Историк Рональд Делдерфилд комментирует это так:
«Хотя семья и ликовала в связи с наконец-то наступившим для них торжеством, члены ее не осмеливались обнаруживать свою радость. Выражение лица императора было чрезмерно мрачным и торжественным, а дочь Жозефины Гортензия проплакала всю встречу.
Сама Жозефина сохраняла спокойствие, потому что ее худшие страхи уже рассеялись. Озабоченная до самого последнего момента материальными соображениями о туалетах и доходах, она испытала огромное облегчение, когда узнала, что не лишится никаких внешних атрибутов своего положения».
И все же, кто бы что ни говорил, этот день закончился самым неожиданным образом.
Камердинер Наполеона Констан Вери рассказывает:
«Вечером, когда Его Величество только лег спать, а я ждал его последних указаний, вдруг отворилась дверь и вошла императрица. Ее волосы были в полном беспорядке, а лицо выдавало сильнейшее волнение. Ее вид привел меня в ужас. Жозефина (отныне она стала просто Жозефиной), дрожа, как в лихорадке, подошла к императору, остановилась и, заливаясь слезами самым душераздирающим образом, упала на постель, обвив руками шею императора, а затем стала осыпать его самыми нежными и бурными ласками. Я не могу описать свои чувства при виде всего этого. Император также зарыдал, присел на постель и, прижав Жозефину к груди, стал говорить ей: „Успокойся, моя хорошая Жозефина, будь более разумной! Успокойся, мужайся, мужайся. Я всегда буду твоим другом”. Рыдания сдавили горло императрицы, и она не могла отвечать: и тогда последовала молчаливая сцена, во время которой их слезы и рыдания слились воедино, и эта сцена сказала больше, чем самые нежные выражения.
Наконец, Его Величество, придя в себя от этого краткого забвения, увидел, что я нахожусь в комнате, и сказал прерывающимся от слез голосом: „Выйди, Констан”. Я подчинился и вышел в соседнюю комнату. Через час мимо меня прошла Жозефина, по-прежнему печальная и в слезах. Поравнявшись со мной, она доброжелательно кивнула мне. Я затем вернулся в спальню императора, чтобы, как обычно, погасить свет. Император лежал молча, так закрывшись одеялом, что нельзя было увидеть его лицо.
На следующее утро он не упомянул о ночном визите, но у него был страдающий и угнетенный вид, и из его груди исходили вздохи, которые он не мог подавить. В течение всего времени, пока одевался, он не разговаривал и, как только закончился туалет, сразу же ушел в свой кабинет».
Любитель подобных сцен Ги Бретон не может удержаться от едкого комментария:
«Потом, как считают некоторые историки, которые, уж будьте уверены, свечки там не держали, Наполеон воздал последнюю почесть „маленькой черной роще” Жозефины, и месье де Буйе, который никогда не выражается обиняками, пишет в своих „Мемуарах”, что император „выпил последний стакан вина, на посошок”.
Возможно, конечно, что и после пятнадцати лет брака страсть генерала Бонапарта по-прежнему была сильнее императорской повадки Наполеона.
Как бы то ни было, Жозефина провела час в спальне Наполеона».
Кто знает, как все обстояло на самом деле…
Подложные брачные договоры могут оказаться полезны
Относительно развода Наполеона и Жозефины можно отметить и еще один удивительный момент. Официально развод был введен во Франции революционным декретом от 20 сентября 1792 года. По мнению «строителей новой жизни», право на развод было одной из составляющих частей общей свободы человека. После этого гигантская волна разводов буквально захлестнула страну. Через десять лет, работая над своим вошедшим в историю Гражданским Кодексом, Наполеон решил ввести в принцип права развода ряд ограничений. После принятия Кодекса Наполеона простой ссылки на несовместимость характеров уже стало недостаточно (подобный довод Наполеон посчитал вульгарным). Необходимым стало доказательство факта измены одного из супругов, причем, как это ни смешно звучит сейчас, прелюбодеяние мужа, как повод для развода, должно было непременно быть совершено непосредственно в семейной квартире, а прелюбодеяние жены – в каком угодно месте. Были введены и возрастные ограничения, затрудняющие разводы: в частности, разрешались разводы лишь после двух, а запрещались – после двадцати совместно прожитых лет. Кроме того, самим же Наполеоном в Кодекс была внесена статья, категорически запрещавшая оставлять женщину сорока пяти лет и старше по одному лишь требованию мужа.
