Строго говоря, положение Талейрана в эти дни было не из приятных. Конечно же за его мартовско-апрельские «заслуги» он мог надеяться на благодарность только со стороны Бурбонов. За то короткое время, что он был главой временного правительства, он успел выискать в архивах и уничтожить компрометировавшие его документы о казни герцога Энгиенского, а также целый ряд других не очень хорошо характеризовавших его бумаг. Успел он также разными путями присвоить и очень много казенных денег, которые в эти критические дни уже ушли от Наполеона и еще не дошли до представителей новой власти. Бывший член Конвента и Директории Баррас позднее приводил такую цифру взяток и хищений Талейрана, совершенных им в 1814 году в связи с реставрацией Бурбонов, – двадцать восемь миллионов франков. Правда это или нет, сказать трудно, ведь Баррас теперь был врагом Талейрана, но бесспорным является одно: Талейран был сказочно богат и не хотел с этим богатством, каким бы способом оно не было добыто, расставаться. Кроме того, он не прочь был сохранить свое княжество Беневентское в Италии, пожалованное ему Наполеоном, а также все знаки отличия, полученные им от Наполеона.
Неприятно было лишь то, что семейство Бурбонов и не думало скрывать признаки своего более нежели отрицательного отношения к моральным качествам Талейрана. Оно, казалось, совсем не желало признавать его главным автором реставрации своей королевской династии, не говоря уж о том, чтобы считать его своим благодетелем. Герцог и герцогиня Ангулемские, то есть племянник и племянница Людовика XVIII, в общении с ним обнаруживали даже нечто очень похожее на брезгливость. Сам Людовик XVIII был скептичен и насмешлив, а уж он-то умел говорить неприятности. Довольно резок временами бывал и брат Людовика XVIII Шарль-Филипп д’Артуа, впоследствии король Карл X.
Наконец, среди придворной аристократии ставки Талейрана тоже котировались не очень высоко. Эта аристократия состояла из старой, в значительной мере эмигрантской части дворянства, из так называемых бывших, вернувшихся вместе с Бурбонами, а также из новой – наполеоновской, за которой остались все ее титулы, данные императором. И те и другие, кто тайно, а кто и открыто, ненавидели и презирали Талейрана.
Старые аристократы не хотели простить ему его религиозного и политического отступничества в начале революции, отнятия церковных имуществ, антипапской позиции в вопросе о присяге духовенства, всего его политического поведения в 1789–1792 годах. Они были возмущены и его ролью в похищении и казни герцога Энгиенского, его содействием полиции в гонениях на аристократов-эмигрантов, прятавшихся на чужбине. С другой стороны, наполеоновские герцоги, графы и маршалы гордились тем, что они, за немногими исключениями, присягнули Бурбонам лишь после отречения императора и по прямому разрешению низложенного Наполеона, а на Талейрана и ему подобных они смотрели, как на презренных изменников, продавших Наполеона из вонзивших кинжал ему в спину, как раз в тот момент, когда он из последних сил боролся против всей Европы, отстаивая целость французской территории. Наконец, и те и другие не только прекрасно знали о, скажем так, «свободном» обращении Талейрана с казенными деньгами и о принимаемых им бесчисленных взятках, но и, волей или неволей, преувеличивали полученные им суммы.
Все эти колкости и неприятности Талейран мог до поры до времени игнорировать. Он был нужен, он был незаменим, и Бурбоны не могли не использовать его.
12 апреля 1814 года младший брат Людовика XVI граф д’Артуа, с 1789 года живший в эмиграции, совершил свой въезд в Париж и принял звание наместника королевства.
3 мая в Париж торжественно въехал Людовик XVIII. Впервые увидев Талейрана, он почтительно сказал:
– Я очень рад вас видеть; ваш род и мой восходят к одной эпохе. Мои предки были более ловки; если бы более искусными оказались ваши предки, то теперь вы сказали бы мне: возьмите стул, придвиньтесь ко мне и поговорим о делах; но вместо того я говорю вам: садитесь и побеседуем.
Талейран дал королю подробный отчет о положении дел в Париже и во Франции в целом. Этот первый разговор был очень продолжителен и весьма плодотворен. Талейран снова пошел в гору: его назначили первым министром, с оставлением в его руках министерства иностранных дел.
Неожиданная болезнь Жозефины
А тем временем 15 апреля 1814 года Жозефина, как мы уже знаем, вновь обосновалась в Мальмезоне. И вновь замок охватило то оживление, которое было свойственно самым прекрасным дням Консульства и Империи. Многочисленные кареты и коляски появлялись перед его воротами, а визит к Жозефине стал обязательным для всех влиятельных и малозаметных принцев, в той или иной степени способствовавших падению Наполеона.
Император Александр был мил с Жозефиной и дружески расположен к ее детям от первого брака – Гортензии и Эжену. Особенно ему нравилась тридцатилетняя Гортензия, и, влекомый одновременно матерью и дочерью, русский император зачастил в Мальмезонский замок. Там он часами о чем-то разговаривал с Жозефиной, гуляя с ней по аллеям парка или уединяясь в дворцовых покоях.
Упиваясь своим великодушием, Александр добился от Людовика XVIII, чтобы Гортензия получила титул герцогини де Сен-Лё, по названию имения, которым она владела в Сен-Лё-Таверни, находящемся в теперешнем департаменте Валь-д’Уаз около города Шантийи. Для ее брата он добился у короля приема, вылившегося в верноподданнический маскарад. Правда, честный и порядочный Эжен, который надеялся получить трон, так ничего и не смог добиться от новой власти…
Беда, как это обычно и бывает, подкралась незаметно. 10 мая 1814 года здоровье Жозефины вдруг неожиданно испортилось. Появились первые признаки недомогания. 11 мая приступы стали настолько сильными, что Жозефина несколько раз теряла сознание, но потом ей стало лучше. Произошло это как раз в тот момент, когда император Александр в очередной раз прибыл повидать ее и отобедал с ней в Мальмезоне. Пересиливая страдания, она осталась в салоне для беседы. После обеда все стали бегать взапуски на прекрасном газоне, находившемся перед замком. Жозефина тоже попыталась принять участие в игре, но силы вдруг изменили ей, и она была вынуждена присесть. Изменение ее состояния не осталось незамеченным. Ей задали массу заинтересованных вопросов, на которые она старалась отвечать с улыбкой. Она уверяла, что немного отдыха пойдет ей на пользу, и все гости поспешно удалились, думая, что действительно назавтра она будет чувствовать себя лучше.
На следующий день, желая успокоить окружавших, она решила совершить свою обычную прогулку, но тут ей стало совсем худо, и ее проводили в знаменитую красную комнату в состоянии, которое сильно встревожило всех. День явно не удался. У Жозефины случилось несколько обмороков подряд. Ночью ей стало еще хуже. Нечто, похожее на бред, охватило ее. Сильно возбужденная, она много говорила, несмотря на то что вызванный врач активно запрещал ей напрягаться.
Несмотря ни на что, 14 мая Жозефина и ее дочь решились дать прием императору Александру в Сан-Лё. Там снова были прогулки в парке и долгие разговоры, а затем Жозефину, одетую в воздушное платье от Леруа, вновь охватило недомогание. Не помог ни отдых на диване, ни настойка из флердоранжа.
