Зачем меня туда понесло, точно сказать не могу. Просто захотелось войти внутрь тронного зала Кремлевского дворца и увидеть, что здесь все по-прежнему. И надо сказать, у меня получилось. Все действительно было как раньше.
Вдоль стен палаты на дубовых, оббитых драгоценным красным бархатом скамьях теснились члены Боярской думы. Холеные, сытые, чистые и принаряженные. Вокруг них, под сводами арок толпились чины поменьше, стольники да стряпчие и имевшие допуск во дворец московские дворяне. А из углов встревоженно выглядывали прочие придворные и слуги.
Звонко ступая по поливным плитам пола подкованными каблуками ботфортов, я медленно прошел по залу и как был грязный после долгого марша и боя, пропахший на улицах столицы порохом и гарью от пожаров, сел на трон. Ошарашенные моим внезапным появлением бояре и их прихвостни стояли безмолвно, будто мешком ударенные, не смея ни слова сказать, ни глаза опустить. Так продолжалось довольно долго, пока я наконец не нарушил молчание.
– Ну что, слуги мои верные, – тяжело роняя слова, начал я, – от двух напастей я сегодня с Божьей помощью Москву уберег. Осталась еще одна…
– Это какая же? – вылез вперед «славящийся» своей недалекостью, да еще родством с Романовыми князь Сицкий, кажется первым из всей знати получивший в свое время прозвище «Тушинский перелет».
– Дураки, которых я перед собой вижу! – невольно вызверился я. – Откуда вы такие взялись? Как вас только земля носит?!
– На что гневаешься, надежа? – искренне удивился боярин.
– На себя, – махнул я рукой. – Это ведь я вам позволил в думе заседать да приказами руководить. Мира хотел в государстве, спокойствия хоть на десяток лет. Вот и получил на свою голову…
– Нешто мы твоему царскому величеству не радели?
– Да уж, радели, нечего сказать. Как вышло так, что случился бунт? Не в одной слободе, а разом по всей Москве! И почему вы, мерины сивобородые, ни хрена не сделали, чтобы это безобразие предотвратить? Почему не докладывали ранее? Почему не пресекли в самом зародыше? Почему допустили столицу до такого разора довести? Без малого едва вся не выгорела! Такого с самой Смуты не случалось! А если б я утром не прибыл в Москву конно и оружно? Отвечайте!
– Моя вина, государь, – отпихнул в сторону неразумного родственника Иван Никитич Романов, после чего покаянно склонил голову. – Недоглядел. А паче всего не придал важности доходившим до меня слухам. Думал, не сподвигнется народишко на замятню. Ан тут кто-то их в един час поднял!
– Слушай, боярин, какого, прости меня господи, черта ты мне сказки рассказываешь? Кто зачинщики, почему смутьяны до сих пор не в железах на дыбе, а все еще на воле бродят и людей моих с верного пути сбивают?!
– Так ведь ищем, государь.
– Плохо ищете! Да и поздно уже суетиться, так что… короче, посидишь пару-тройку годков воеводой в Сибири, а там видно будет. И смотри, чтобы дело делал, а то так там и останешься.
По палате прошел шепоток, в нем слышались и облегчение, что гроза миновала над иными прочими, и даже радость от свержения доселе неприкосновенного боярина – брата самого патриарха. Ну я вам сейчас задам! Шептунам!
– Это кто там зашебуршился, будто мышь под веником? За весь разор и урон столице моей и народу заплатите всей думой. Раз уж не уберегли, до бунта и пожара попустили – будете отвечать златом-серебром! Все! А особливо те, кто по чину обязан был пресечь и грудью встать на страже порядка! Недоволен я вами, бояре! Местничаете, рядитесь, своекорыстно живете, а делом не радеете! Какая же вы соль земли? Ежели не солона, то и не соль, а прах. Долго я терпел ваши пустые речи, интриги и коварства. Хватит! Вижу, доброго слова вы не понимаете… Есть тут дьяки?
– Как не быть, батюшка, – степенно поклонился Федор Сукин.
– Доставай чернильницу!
– Всегда при себе.
– Тогда пиши. Я, Иван Федорович, царь, великий князь и самодержец и прочая и прочая, запрещаю отныне и впредь всякое местничество!
– Как? – ахнули никак не ожидавшие подобного поворота думцы.
– Да вот так! Буду теперь сам назначать на должности сообразно заслугам и сообразуясь с пользой Отечеству нашему.
Зал зароптал все громче и громче, вот уже и сановные люди Руси повскакивали с широких камчатых лавок и с перекошенными злостью рожами полезли ко мне едва не с кулаками.
– Не бывать тому! – заорал снова вылезший вперед князь Сицкий, брызжа слюной. – Молодешенек ты еще, чтобы вековые законы наши попирать да отменять! Одни девки на уме! Оттого много не ведаешь, а лучших людей слушать не желаешь да обиды нам чинишь! Окружил себя худородными, вроде Вельяминова. Да пес с ним, с Никиткой, он хоть русского корня человек, а не литвин приблудный и не немец! Сам небось видишь, каково народ наш иноземцев принимает, а мы тебе разве не говорили, что нельзя их привечать?!
– Не допустим! – вторил ему боярин Морозов и тоже принялся зачитывать мне обвинения, а заодно излагая боярскую «программу партии»:
– Вот чего делать надо! Иноземцев, не пожелавших в истинную веру креститься, на Русь не пускать! Купчишек прижать, а то больно много воли взяли! Воевод назначать только из высокородных, ибо они – хребет государству! Черный народишко, кой проживает в праздности и блуде, холопить! Земские соборы не созывать, а все дела решать в думе! А собирать ее из лучших людей, а не из всякой рвани без роду-племени!
– Осадите назад, лучшие люди! – усмехнулся я, показывая расходившимся боярам на вбегавших в палату ратников из отряда Михальского.
В мгновение ока телохранители окружили и меня, и никак не предполагавших подобного поворота событий думцев, ожидая лишь приказа, чтобы начать резню. Но в этот момент, когда кровопролитие казалось уже неизбежным, со своего богатого кресла, напоминающего трон, величественно поднялся Филарет и, вознеся руки высоко над укрытой камилавкой головой, прорычал, словно посреди битвы:
– Стойте, православные! – загремел на всю палату зычный голос патриарха. – Одумайтесь, вы же с царем говорите!
Не знаю, имел ли Федор Никитич талант от природы или научился актерскому мастерству за долгую жизнь, но выглядел он сейчас просто великолепно. Статный, в парадном облачении иерарха Русской церкви, он встал между нами с посохом наперевес и принялся увещевать свою паству. Причем совершенно не стесняясь в выражениях. Без мата патриарх, впрочем, обошелся, но про псов смердящих, порождений Ирода и детей Иудиных мы наслушались вдоволь.
– Благодарю, ваше святейшество, за столь своевременное вмешательство, – криво усмехнулся я. – Не дали взять греха на душу!
– Бога благодари, государь, – глухо отозвался Филарет, – что же до прочего, то все мы в твоей власти. Хочешь казни, хочешь милуй. Но если все же под топор пошлешь, то для примера начни с меня!
– Не торопись, владыко. Рано тебе еще венец мученический примерять. А вот за паству твою, ты уж не взыщи, я возьмусь. Все же они малым часом на своего государя и помазанника Божия руку не подняли. Каинова печать на всех них! Посему никого из них более в своей думе видеть не желаю! Всех лишаю чинов и мест! Пусть отправляются по своим домам и ждут указа.
