– Ладно, разберемся, – скрипнул я зубами.
– И вот еще что… – Боярин помялся. – Не посылай покуда за Вельяминовым. Пусть хоть год пройдет с кончины государыни.
Что в прошлом однозначно плохо, так это отсутствие привычных развлечений. Нет не то что телевидения или интернета, но даже газет. Нет, «Московские Куранты» у нас, конечно, выходят. Примерно раз в месяц. К тому же я заранее знаю, что там написано, по той простой причине, что лично утверждаю все, что там появится. Иноземную прессу тоже доставляют, но еще реже.
Театра не то чтобы совсем нет. В Кремле регулярно ставят различные мистерии
[9], рассказывающие о житии и смерти святых великомучеников. Очень интересно, особенно когда ничего другого не наблюдается!
Можно еще устроить пир и пригласить скоморохов, которые будут скакать и прыгать, отпуская при этом матерные шутки, от которых даже рейтары краснеют. Правда, потом духовник с патриархом мне по очереди на мозги капают, мол, грех это, но куда деваться?
В общем, единственным доступным развлечением, не подпадающим под санкции церкви и при этом не совсем скучным, являются настольные игры. В особенности шахматы. В прошлой жизни я играл, но, что называется, без фанатизма, а тут отчего-то пристрастился.
На Руси, кстати, двигать фигуры по клетчатой доске любят издавна. Говорят, еще Иван IV, прозванный за жестокость Васильевичем, очень уважал эту игру. Вероятно, с той самой поры выигрывать у царя считается не то чтобы неприличным, а немножечко опасным. В общем, когда я пятерым боярам подряд поставил детский мат, стало понятно, что нужен партнер.
Неожиданно им стал мой бывший секретарь, а ныне преподаватель в царской школе при Славяно-греко-латинской академии Первушка Анциферов. Первая наша игра произошла довольно случайно, а теперь дьяк по вечерам с шахматной доской и мешком с фигурами приходит в Кремль. Служба у него такая! Игрок он, по всей видимости, не очень хороший, раз даже я справляюсь, но по местным меркам безбашенный. Выигрывать у царя, пусть даже и не все партии подряд, кроме него никто покуда не решался. Ну что ты будешь делать, никогда не было, и вот опять!
– Мат тебе, государь! – победно улыбнулся Первак.
– Кстати, как мои оболтусы? – поинтересовался я, положив короля на бок.
Оболтусы – это царевич Дмитрий и участник всех его детских проказ Петер. Обычно они стараются смыться из-под зоркого глаза приглядывающих за ними дядек и нянек, чтобы что-нибудь натворить. Но теперь холодно, и молодые люди чинно сидят рядом с нами на лавке, с азартом наблюдая за нашим поединком.
– Усердно постигают науки, – постным голосом докладывает их наставник в русской грамоте и письме, снова расставляя фигуры.
– Неужто совсем не озоруют?
– Бывает, – дипломатично отвечает Анциферов.
– А подробнее? – прищурился я, заметив, как напрягся Петька.
– Да так сразу и не упомнишь, – задумывается дьяк. – Разве что кто-то из них на поварне кошку поймал да привязал ей к хвосту ложку деревянную. Она, значит, бежит, а ложка тарахтит. Животина, понятное дело, пугается и шибче… так урок и сорвали!
– Это не мы, мой кайзер! – делает честные глаза Петер.
– Мы не знаем, кто это, – менее уверенным голосом добавляет царевич.
– И когда это случилось?
– Так сегодня.
– И ты сразу вспомнить не мог, – хмыкнул я, переставляя фигуру. – А почем знаешь, что они?
– Так ведь не признался никто и доносить не стал, – пожал плечами Первак.
– И что с того?
– Если бы кто другой, – принялся объяснять дьяк, – обязательно нашелся б наушник
[10]. А на царевича клепать дураков нету!
– Логично, – хмыкнул я, оборачиваясь к пацанам. – Что скажете, лиходеи?
– Это не мы, – стоял на своем Петька.
– Уверен?
– Вот вам крест, мой кайзер!
Сочетание посконно православного «креста» с немецким титулованием в устах ушлого мальчугана звучало забавно. Мой отпрыск хотя и выглядел не столь нахально, но сдаваться и каяться тоже не собирался.
– Зачем вы это сделали? – печально спросил я у Дмитрия.
– Простите, отец, – неожиданно всхлипнул тот.
– Что случилось, мой мальчик?
Принц какое-то время крепился, но надолго его не хватило, и его маленькие плечи затряслись от рыданий. Петька обхватил своего высокородного приятеля руками, как будто хотел заслонить собой от чего-то ужасного, после чего, обернувшись ко мне, почти выкрикнул:
– Его королевское высочество очень устал и не мог больше учиться. Не наказывайте его, пожалуйста! Это я один во всем виноват…
– Ты скучаешь по маме? – печально спросил я сына, положив руку ему на голову.
Тот не смог ничего сказать в ответ и только судорожно кивнул. Вся его фигура выражала такое неподдельное горе, что мне стало непереносимо стыдно, что я так легко смирился с потерей, что не находил времени побыть с семьей, пока Катарина была жива. Что моими детьми занимаются чужие люди, а сам я вечно погружен в какие-то заботы и не вижу, как они страдают. Черт бы подрал твое каменное сердце, Иван Мекленбургский!
– Мне тоже ее не хватает, малыш. Знаешь, если тебе так трудно, можешь не ходить пока в школу.
– Нет, – всхлипнул он, вытирая нос рукавом. – Матушке бы это не понравилось.
– Вот это мужской разговор! Ладно, уже поздно. Отправляйтесь спать.
– Благословите, отец! – наклонил голову Дмитрий.
– Благословите, ваше величество! – привычной скороговоркой поддержал его Петер и встал рядом.
Дождавшись, когда я перекрещу их, мальчики по очереди приложились к руке и вышли. Дочери, Марфа и Евгения, по малолетству уже давно спали, но я еще все равно зайду к ним, чтобы поцеловать на ночь. А пока…
– Давай, что ли, еще одну? – посмотрел я на явно находящегося не в своей тарелке дьяка.
– Горе-то какое, – сочувственно вздохнул Анциферов. – Может, в другой раз?
– Нет, – помотал я головой. – надо же мне отыграться.
– Как повелишь, – покорно вздохнул Первак.
Первые несколько ходов мы сделали в молчании, но после третьего дьяк не выдержал и деликатно кашлянул.
– Что еще? – спросил я, зная его манеру.
– Отвлекся ты, государь, и сходил неладно. Может, переиграешь?
Мельком посмотрев на доску, я понял, что он имеет в виду. Его ферзь угрожал моему слону, после чего ожидалось неминуемое ухудшение позиции. Со стороны было похоже, что и впрямь зевнул…
