Если само путешествие обошлось для самозваного эскулапа и его таинственной помощницы без приключений, то стоило им прибыть на место, как происшествия посыпались будто из рога изобилия. И началось все с того, что местные жители попытались Попела обокрасть.
Дело в том, что ратники Охотницкого полка относились к непонятному иноземцу с опаской и старались держаться от него и его вещей как можно дальше. Поэтому как только повозку с аптекарскими припасами вытащили на пристань, караульные немедленно потеряли к ней интерес. Зато несколько аборигенов неопределенного возраста и исповедания таковой сразу же проявили и, если бы не бдительность Фатимы, непременно что-нибудь стащили бы.
– Тать! – тихонько шепнула она своему начальнику, одновременно показывая на удальца, нагло сунувшего нос в святая святых медицинской мысли.
– Psí syn!
[50] – выругался тот и схватил неудачливого воришку за шиворот.
– Пусти, дяденька! – заблажил тот, хотя по возрасту вряд ли уступал Попелу.
– Почто мальца обижаешь! – попробовал заступиться за уголовника бородатый сообщник с блестящей серьгой в ухе, но, напоровшись на бешеный взгляд и мгновенно обнаженную шпагу, предпочел ретироваться.
– Нашли у кого красть, – криво усмехнулся кто-то из наблюдавших за событиями охотников.
– Что такого?
– Так он же колдун! – без тени сомнения заявил служивый. – Не ровен час, порчу напустит, сгниете заживо и сами, и вся родня до седьмого колена!
– Да ну!
– Вот те и ну!
В общем, главным последствием этого происшествия стало то, что теперь и местные относились к Попелу с опаской. Так что единственным пациентом молодого врача в первое время оказался сам войсковой атаман – Епифан Родилов.
Случилось это на другой день после прибытия, когда Вацлаву наконец-то выделили помещение для лазарета. Им стала обычная татарская мазанка, прилепленная с внутренней стороны городской стены в Ташлаковом городке
[51].
– Можете поселяться, – равнодушно заметил кривоногий казак, выполнявший роль квартирьера.
Выглядели апартаменты, прямо скажем, неказисто. Дверь сломана, окна зияли провалами, крыша обрушилась, а полы сплошным ковром покрывал непонятно откуда нанесенный мусор.
– Донер веттер!
[52] – только и смог сказать светило медицины, глядя на это убожество.
– Слышь, малой, – обратился к Фатиме провожатый, – скажи своему колдуну, чтобы заклинаниев не творил. А то у нас за такое разговор короткий – в куль да в воду!
– Не, – мотнула головой девушка, которую все принимали за мальчика, – то он ругается.
– Матерно? – заинтересовался казак.
– Не знаю. Вроде нет.
– Ну и ладно, лишь бы не колдовал!
Делать было нечего, пришлось попытаться навести хоть какой-то порядок, но в этот момент к ним и заявился Родилов. Кое-как ему удалось объяснить цель своего прихода непонятливому немцу, после чего Вацек торжественно усадил его на полуразбитый бочонок, заставил раздеться и принялся прослушивать с помощью медной трубки с раструбом на одном из концов.
– Нихт гут, – буркнул он, услышав хрипы.
– Чего? – переспросил атаман, опасливо косясь на самозваного эскулапа.
– Нехорошо, – повторил он по-чешски.
– Ась?
– Муллу надо звать, – перевела диагноз Фатима.
– Это еще зачем?
– А ты глянь, атаман, в каком доме доктор тебя принимать вынужден? Тут без Божьей помощи не обойтись!
– Дела, – тяжело вздохнул Родилов, после чего с надеждой поинтересовался: – А может, батюшкой обойдемся?
– Если найдете праведного, – не стала спорить переодетая девчонка.
– С этим беда, – после недолгого раздумья согласился атаман, вспомнивший, как отец Варфоломей ведет службы.
– Тогда муллу. Но только такого, чтобы хадж совершил.
– С этим еще хуже, – вздохнул Епифан и с надеждой спросил: – А если домик ваш починить?
– Вот починишь, тогда и приходи.
В общем, кончилось тем, что солдаты с казаками перекрыли в импровизированном лазарете крышу, затянули окна бычьим пузырем, а присланные атаманом ясырки навели порядок внутри. Таким образом, дом совершенно преобразился, а Вацек тем временем приготовил для атамана из привезенных с собою средств целебное снадобье, от которого Родилов, к искреннему удивлению лечащего врача, начал понемногу поправляться.
Но это случилось позже, а пока Попел, выпроводив первого пациента, обессиленно сел на свой сундук и прикрыл глаза, после чего перед его мысленным взором снова начали проплывать картины из недавнего прошлого.
Счастливо улизнув от бывших товарищей на утлой лодчонке, он отдался на волю течения Мюльде и бездумно смотрел на проплывающие мимо берега. Точнее, конечно, берега оставались на месте, а он двигался мимо них, но какая, в сущности, разница в его положении? Он остался совсем один, и очень скоро наемники обнаружат труп капитана, а заодно пропажу доктора с женой и Вацека, который должен был их охранять.
Сбросив хандру, парень встал во весь рост и, крепко упершись ногами в дно своего спасительного ковчега, с силой налегал на шест, стремясь как можно дальше уйти от этих мест и забыть все происшедшее, как дурной сон. В который раз он порадовался тому, что додумался прихватить с собой толстые кожаные перчатки, иначе ладони, несмотря на давние мозоли от древка пики, непременно стерлись бы в кровь. Понемногу светлело. С востока начали проглядывать еще не розовые, а сероватые проблески приближающегося рассвета. От реки несло ощутимо промозглой сыростью. Но Попелу было даже жарко, и он время от времени наклонялся, чтобы зачерпнуть воды и освежить разгоряченное лицо.
Время от времени он поминал недобрым словом всех по очереди, от пфальцского курфюрста и Фердинанда до хитрого доктора, так ловко обдурившего несчастного студента. Согревала ему душу только тяжесть монет за пазухой. «Ничего, не пропаду. Теперь главное уйти подальше. А там обживусь на новом месте, заведу дело. Стану почтенным бюргером или продолжу учебу, вот хоть бы и на врача. А почему нет? Военной службой я сыт по горло, в юристы что-то не тянет, а в богословы пусть другие идут. Это не по мне точно».
Вот так он и рассуждал сам с собой, не забывая гнать свою утлую посудину вниз по быстрому потоку Мюльде. И вдруг впереди он зорким глазом разглядел застрявшую посреди реки лодку с двумя пассажирами. Особый сюрреализм картине придавало то, что один из них стоял прямо на воде. Его ноги и на пару дюймов не скрывались под поверхностью, словно он был святым, способным ходить по водам, аки посуху.
