Я возглавил этих людей-разбойников. Я разрушил Город грез. Неудивительно, что этот сон мне нравился больше прочих. Здесь меня считали прокаженным колдуном, умеющим воевать. Там я был принцем, который предал свой народ и оставил его в рассеянии, без дома, умирать от воспоминаний о своем прежнем мире. Мои поступки позволили Ягрину Лерну, что всегда жаждал захватить власть в Мелнибонэ, разбудить Владык Высших Миров, и они начали угрожать Космическому Равновесию во имя Владык Энтропии.
Силы Порядка и Хаоса сами по себе не добры и не злы. Я судил Высших Владык по их поступкам. Некоторым можно было доверять больше, чем другим. Мой покровитель, Владыка Хаоса герцог Ариох, был существом весьма последовательным, хотя и свирепым, но в этом мире он почти не имел власти.
Лабиринты мощеных улиц и строений освещались лишь светом из окон таверн и домов. Тусклый свет свечей и ламп лился из этих окон, затянутых промасленной кожей, и окрашивал сумерки в рыжеватый цвет. Я искал постоялый двор для мореходов, о котором мне рассказал брат Тристеланн. Запах озона и рыбы бил в ноздри. Мне хотелось съесть порцию свежих осьминогов, которых мелнибонийцы очень уважали. Эти существа были наделены умом, каким не обладало большинство смертных. Оттого и вкус их считался тонким и изысканным.
Мои мелнибонийские желания и порывы почти всегда шли вразрез с теми, что я унаследовал от своих товарищей-людей. Когда Симорил была жива, она даже не представляла, насколько отвратителен мне каннибализм. Она занимала свое место за ритуальным столом без особых раздумий. Мне не доставляло удовольствия и искусство истязаний – мелнибонийцы развивали его на протяжении многих тысячелетий. Для нас пытки были обычным способом умереть – или убить.
В юности я начал сомневаться в мудрости подобных достижений. Жестокость – не ремесло, и уж тем более не искусство. Мои опасения за Мелнибонэ были весьма практичными. Я много путешествовал и жил в землях Юных королевств. Я понимал, что вскоре они смогут одолеть нас. В этом ли причина, что я вступил в ряды врагов? Я постарался отогнать от себя чувство вины. Сейчас на самокопание просто не было времени.
Наконец я обнаружил покосившийся деревянный домишко с соломенной крышей, тусклая лампа с рыбьим жиром освещала вывеску «Одиссей», написанную старым кириллическим шрифтом. То ли это и вправду было имя хозяина, то ли героя, на которого тот хотел походить. Со времен Золотого века таверна пришла в упадок.
Не доверяя жителям Далмации, я спешился и повел Соломона к таверне. Внутри пахло прокисшим вином и заплесневелым сыром. Солому на полу не меняли месяцами. В углу лежал труп собаки. Он притягивал мух и скрывал намного худшие запахи. Большинство посетителей сгрудились вокруг скамьи, где играли в нарды. Мое внимание привлекли двое мужчин, они тихо беседовали в дальнем от собаки углу. Их грязные светлые волосы, обычные для датских пиратов, были заплетены, и жирные косицы то и дело ныряли в тарелку с мясной подливкой. Парни, по всей видимости, пребывали в хорошем настроении и могли объясняться по-гречески. Кажется, относились к ним тут хорошо, хозяйская дочь спокойно сидела с ними и рассказывала байки, над которыми они дружно хохотали, пока не разглядели меня.
– Хороший конь, – заметил тот, что повыше, слегка прищурившись в попытке скрыть свои чувства.
Я уже видел подобную реакцию. Он узнал меня, Среброкожего. И задавался вопросом, доведется ли ему заразиться проказой или же его бессмертная душа пойдет мне на прокорм.
– Мне нужен кто-то, кто мог бы присмотреть за ним, – сказал я. – Возможно, я даже захочу его продать.
Я показал серебряную монету с Константином. Со всех сторон набежали оборванцы. Я выбрал одного и пообещал отдать монету ему, если он позаботится о коне и будет за ним ухаживать. А найдет покупателя – получит еще. Затем взглянул на недовольные лица викингов и сообщил им, что ищу человека по имени Гуннар Неудачник. Мужчины поняли это тонкое оскорбление.
– Его зовут ярл Гуннар Вальдский, и ему нравятся люди с хорошими манерами, – ответил тот, что помоложе, явно жалея, что ему пришлось это сделать. Их звали Лейф Маленький и Лейф Большой.
Когда маленький оборванец отвел моего коня в стойло, я повернулся к подавальщице и заказал мех лучшего желтого вина. И добавил, что тоже люблю хорошие манеры и обижусь, если они не разделят вино со мной. Игроки в нарды услышали, как мы говорим по-норманнски, и лишь мельком взглянули на меня, решив, что я иноземец. Один из них назвал меня Обероном, чем изрядно позабавил. Какой из меня король фей? Это были венецианские рыбаки, они осели здесь совсем недавно и еще не слышали о По д’Аржане и его мече, в Венеции до сих пор известном как «Иль Корво Нуар» – по имени его легендарного создателя, что выковал лишь его узорчатую рукоять, но не сам клинок. Многие верили, что свою первую душу меч выпил как раз из Корво.
Я отряхнул плащ крестоносца, который до сих пор носил, и присел к насторожившимся парням, Лейфу и Лейфу; их руки были ухожены настолько же, насколько засалены были их волосы. Я предположил, что раз они обычно едят руками, то имеет смысл держать их чистыми. Мелнибонийцам не приходится ни бриться, ни испражняться в традиционном смысле слова, и мало кто из нас знает, что такое борода или писсуар. Так что многие человеческие привычки оставались для нас загадкой.
Викинги, вероятно, приняли меня за изнеженного византийца, привыкшего к восточным манерам. Наслышанные о моей репутации, они вели себя вполне учтиво. Известные любовью к поэзии, музыке и искусному мастерству, они наслаждаются культурной жизнью и весьма гостеприимны. Хотя эти двое служили одному из самых злобных капитанов, они многое знали и сообщили мне, что подумывали бросить Гуннара и отправиться в крестовый поход либо податься в наемники в Византии. На самом деле выбора у них не было: судьба повелела им ходить под парусами с Гуннаром, пока валькирии не отнесут их в Валгаллу. Они подозвали мальчишку и отправили его к своему капитану. К тому времени, как мы прикончили мех с вином, все вокруг засуетились, и раздались приветственные возгласы. Это прибыл ярл Гуннар.
Он не любил показывать лицо. Говорили, что раны его так уродливы, что он не может смотреть на себя в зеркало. Я был поражен вычурным шлемом, похожим на голову грифона с устрашающе разинутым орлиным клювом, но там, где предполагалась глотка, находилось лицо из серебристой стали. Мудреный гребень шлема (явно восточного происхождения), отлитый из серебра и олова, изображал взлетающего грифона. Но при первом взгляде на Гуннара я сначала увидел свое собственное лицо. Он приближался ко мне тяжелой угрожающей походкой.
Гуннар Обреченный походил на медведя, вдвое шире меня и немного выше. Я мог себе представить эту жуткую фигуру на мостике корабля. Он носил тонкий клетчатый плащ и льняную рубаху, а руки его, как и у всех пиратов, были ухожены едва ли не как у женщины. Тронутые сединой волосы до плеч, аккуратно подстриженные, вьющиеся локонами, богатая одежда, высокие, до колен, кожаные сапоги – просто датский аристократ прошлого века. Все в нем казалось слегка старомодным. Прошла сотня лет с тех пор, как последние викинги выходили в море и делали набеги.
