Я кивнул; смеясь, мы собрали наши сумки и пружинящим шагом вышли на горную тропу, восхищаясь вершинами и расстилающимся под нами лесом, поражаясь множеству диких зверей, живущих там. От прекрасного вида и на душе как-то полегчало. Красота придавала мне сил больше, чем меч.
Лобковиц шел, опираясь на кривую палку. Я для равновесия нес клинок на спине. Превосходно выкованный, он казался легче, чем был на самом деле. Должен признаться, я всегда считал, что люгер или вальтер – оружие куда более надежное, чем меч, но мне довелось увидеть, что происходит, когда кто-то пытается стрелять в мире, где огнестрельного оружия не существует.
Пока мы шли, нам было тепло и уютно, но как только остановились, холодный ветер сразу пробрал до костей. Еще не закончился первый день пути, а мне на лицо уже падал легкий снежок. Мы неуклонно двигались к зиме.
Я сказал, что она, видимо, наступит для нас очень быстро.
– Да, – согласился Лобковиц. – Мы идем против того, что вы обычно воспринимаете как течение времени. Можно сказать, мы возвращаемся к Рождеству.
Я собрался было ответить на его причудливое замечание, но тут узкий горный проход перегородило бледное лицо около семи футов высотой. Великан с высоты своего роста смотрел прямо на нас. Вглядевшись, я понял, что лицо вырезано в камне, пусть и весьма реалистично. Что за могучая сила поместила огромную каменную голову прямо на нашем пути, заградив тропу? Голова смотрела на меня с улыбкой, в сравнении с которой улыбка Моны Лизы казалась широкой, и я вдруг обнаружил, что очарован. Я восхищался красотой статуи, гладил рукой шелковистый гранит, из которого ее изваяли.
– Что это? – спросил я. – Почему статуя перекрывает тропу?
– Это существо зовется ононо. В этой местности когда-то проживало целое племя. Вам не видны ни ноги, ни руки, они скрыты в том, что кажется вам одной толстой шеей. В нашем мире эти твари вымерли, но в Африке местные разновидности этих существ еще обитают. Радуйтесь, что оно окаменело. Ононо – жуткие, безжалостные враги. Да к тому же каннибалы.
Своим кривым посохом Лобковиц отодвинул камень к краю тропы. Он тут же закачался и улетел вниз. Я смотрел, как он катится по ущелью. Ожидал, что голова свалится в реку, однако она с шумом и треском ударилась о темные деревья. Отчего-то хотелось надеяться, что она приземлилась на что-нибудь мягкое. Тропа, пусть и разбитая, теперь лежала перед нами совсем свободная.
Лобковиц двинулся вперед с осторожностью – и не напрасной: как только тропа стала шире и завернула за скалу, мы столкнулись уже не с каменным стражником, а с живыми существами, подобными тому, что только что свалилось в пропасть. Их длинные веретенообразные, похожие на паучьи, руки и ноги выходили прямо из плеч. Огромные головы, острые зубы и большие круглые глаза – казалось, существа только что сошли с полотен Брейгеля.
Договориться с ононо не представлялось возможным. На тропе расположились шесть или семь особей. Нужно было либо драться с ними, либо отступать. Я предположил, что даже если мы уйдем, то рано или поздно нам все равно придется с ними столкнуться. Лобковиц обнажил чудовищную саблю, которую прятал под камзолом, с чувством вины и одновременно облегчения я выхватил из ножен Равенбранд. И тут же черный клинок взвыл от восторга и жуткой жажды крови. Он потащил меня навстречу врагу, Лобковиц двинулся следом, и мы ринулись в бой с этой ошибкой эволюции совершенно карикатурного вида.
Веретенообразные пальцы ухватили меня за ноги, и я взмахнул мечом и ударил первого ононо в лицо; голова его раскололась, точно тыква, забрызгав меня и его товарищей отвратительной смесью крови и мозгов. Черепа у существ оказались хоть и большими, но очень уж хрупкими. Еще два чудовища легли под ударами Равенбранда, который издавал вопли отвратительного, неприкрытого наслаждения кровью и душами. Я слышал, как мой голос издает боевой клич Элрика из Мелнибонэ:
– Кровь и души! Кровь и души для владыки моего Ариоха!
Часть меня содрогнулась в опасении, что, возможно, нет ничего хуже в этом мире, чем взывать к этому имени.
Но теперь верх одержал Элрик из Мелнибонэ. Набросившись на жутких ононо, я впитывал в себя их грубые жизненные силы. Их дикая кровь пульсировала во мне, наполняя омерзительной, но поистине неуязвимой энергией.
Вскоре почти все они погибли. Их дергающиеся руки и ноги разбросало по всей тропе. Некоторые летели вниз, к деревьям. Другие части тела раскидало по склону. Из всей своры осталось лишь двое – похоже, две молодые самки, – и они бежали сверкая пятками и наверняка больше не представляли для нас опасности.
Я облизнул губы и вытер клинок о жесткие черные волосы ононо. Поблизости князь Лобковиц осматривал тела, оставшиеся более или менее целыми.
– Последние представители Хаоса в этом царстве, по крайней мере на данный момент. Интересно, как бы они встретили своих ближайших родичей? – Он вздохнул, словно жалел напавших на нас, но побежденных тварей. – Все мы игрушки судьбы. Жизнь – это не план эвакуации, а дорога, которой не избежать. Даже если нам удастся изменить нашу историю, то не намного.
– Вы пессимист?
– Иногда даже малейшие изменения имеют огромное значение, – сказал Лобковиц. – Уверяю вас, граф Улрик, я самый настоящий пессимист. Разве такие, как я, не бросают вызов самой основе существования мультивселенной?
– Какой это?
– Некоторые считают, что единственная сила, определяющая существование, – это человеческая фантазия.
– Вы хотите сказать, что мы сами создаем себя?
– В мультивселенной есть и более странные парадоксы. Без парадоксов не существует жизни.
– Вы не верите в Бога, сударь?
Лобковиц обернулся и посмотрел на меня. Лицо его приобрело странное, шутливое выражение.
– Мне редко задают этот вопрос. Я верю, что если Бог и существует, то он одарил нас силой творить, а затем просто оставил. Если бы мы не существовали, ему пришлось бы нас создать. И хотя он не судит и не строит планов, он дал нам Равновесие или, если вам так больше нравится, идею Равновесия. Я служу Равновесию – и в этом смысле, вероятно, служу Богу.
Разумеется, я смутился. Я не хотел совать нос в религиозные убеждения других людей. Меня воспитали в лютеранской вере, но время от времени у меня возникали определенные вопросы и сомнения. Князь же исповедовал религию торжествующей умеренности с ясными целями, правила которой легко усваивались. Равновесие предлагало творчество и справедливость, гармоничное сочетание всех человеческих качеств.
Однако назойливый ветер, вновь принявшийся кусать непокрытые участки наших тел, гармония не заботила. Он хлестал нас ледяным дождем и мокрым снегом, ослеплял и пробирал до костей, но мы продолжали двигаться вперед по горной тропе. Она петляла среди громадных скал, проходила по узким гребням, по обеим сторонам которых зияли глубокие – в тысячу футов, а то и больше – пропасти.
Казалось, ветер нападает, когда мы беззащитней всего.
