Несмотря на то, что многие из нас понимали, кто такие нацисты, в 1933 году они захватили большинство голосов в парламенте. Наша конституция превратилась в бессмысленный клочок бумаги и вместе с книгами Манна, Гейне, Брехта, Цвейга и Ремарка сгорела в кострах, устроенных нацистами на перекрестках и городских площадях. Это торжество невежества и мракобесия они называли «культурным очищением».
Сапоги, дубинки и хлысты стали орудиями политической полиции. Мы не могли противостоять им, потому что не верили, что это происходит на самом деле. Мы всё еще полагались на наши демократические институты. В национальном масштабе отказывались признавать то, что творится. Однако уже очень скоро игнорировать реальность стало невозможно.
Она стала невыносимой для тех, кто ценил старые общечеловеческие добродетели и немецкий образ жизни, но наши протесты глушили весьма эффективно. Очень скоро нас, несогласных, остались лишь единицы.
Нацисты все крепче сжимали страну в кулаке, и мы высказывались все реже и реже и даже уже не возмущались.
Штурмовики бродили повсюду. Они задерживали людей просто для того, чтобы те «поняли, что их ждет, если будут нарываться». Некоторых моих знакомых журналистов – у них даже не было каких-либо политических пристрастий! – на несколько месяцев посадили в тюрьму, затем выпустили и снова посадили. Когда их освободили, они не только не рассказали, что там происходило, но от страха вообще перестали говорить.
Нацистская полиция запугала протестующих. Это удалось им с молчаливого согласия церкви и армии, но до конца задушить оппозицию они все равно не смогли. Например, я решил присоединиться к обществу Белой Розы, поклялся уничтожить Гитлера и сделать все, чтобы разрушить его замысел.
Насколько это было возможно, я открыто говорил о своих убеждениях, и однажды мне позвонила какая-то девушка. Сказала, что ее зовут Герти и что она вскоре снова свяжется со мной, когда это будет безопасно. Я решил, что они меня проверяют, хотят убедиться, что я не шпион и не провокатор.
Дважды на улицах Бека на меня показывали пальцем, словно на нечистого или прокаженного. Но мне повезло добраться домой безо всяких происшествий. После этого я стал как можно реже выходить из дома и выбирался, лишь когда наступала ночь. Часто прихватывал с собой меч. Звучит глупо, но клинок придавал мне целеустремленности и отваги, в каком-то смысле с ним я чувствовал себя в безопасности, потому что штурмовики ходили вооруженные пистолетами. Вскоре после второго случая, когда меня оплевали парни в коричневых рубашках, те же самые, что избили моего старого слугу Рейтера за то, что он служил лакеем у аристократа, ко мне вернулись жуткие кошмары. Они стали еще ярче и мучительнее, словно оперы Вагнера. Мне снились тяжелые доспехи и боевые кони, окровавленные знамена, жестокая сталь и зов далеких труб. В общем, вся эта лживая романтика войны. Те самые образы, что питали всё то, с чем я поклялся бороться.
Постепенно сны обретали форму, и меня вновь начали преследовать голоса: на языках, которые я не понимал, они зачитывали длинные списки непривычных имен, которые и не выговорить. Казалось, я слышу имена всех, кто погиб страшной смертью с самого начала времен, и всех, кому еще предстоит умереть.
Возвращение кошмаров повергло меня в смятение. Мои встревоженные слуги считали, что нужно пригласить врача, а лучше всего поехать в Берлин и показаться специалисту.
Но прежде чем я решился что-то предпринять, вернулся белый заяц. Он легко перепрыгивал через трупы, сновал меж ногами воинов в железных доспехах, скакал под пушками и копьями тысяч воюющих из разных народов и религий. Теперь я не знал, хочет ли он, чтобы я следовал за ним. Сейчас он ни разу не оглянулся. Я ждал этого, хотел снова заглянуть ему в глаза, чтобы понять: может быть, он – это я, наконец-то свободный от вечной борьбы? Заяц будто возвещал об окончании ужаса; я хотел понять, что он означает. Я попытался позвать его, но онемел. Затем оглох. И ослеп.
Неожиданно видения мои прекратились. Я просыпался утром со странным ощущением, теряя гаснущие обрывки исчезающей реальности, лишь со смутными воспоминаниями о том, что испытал. А еще с замешательством и леденящим ужасом. Я помнил лишь, как белый заяц скачет по полю битвы среди груд искалеченных тел. Ощущение не слишком приятное, но и оно приносило облегчение после ночной битвы.
Исчезли не только кошмары, но и обычные сны, что приходят перед самым пробуждением, грезы об учебе и прочих безобидных делах. Человек с моей внешностью мог надеяться в лучшем случае на жизнь отшельника в те дни тревожной паузы после вооруженного противостояния, которое мы стали называть «Великой войной, что положит конец всем войнам». Это теперь мы знаем, что все столетие стало веком войн: за одним ужасным конфликтом следовал другой. Добрую половину из них пытались оправдать, используя слова «священная война», «за нравственность» или «права угнетаемых меньшинств». Но почти все они начинались из-за животных инстинктов и краткосрочных целей, из-за жестокой алчности и отвратительного фарисейства, подобно тому, как крестоносцы проливали кровь и сеяли ужас на улицах Иерусалима во имя Бога и справедливости.
На протяжении этого века было украдено немало мирных снов, подобных моим. Так много благородных мужчин и женщин, честных душ, кому наградой стали лишь муки и жестокая смерть.
Вскоре мы увидели, как с молчаливого согласия церкви улицы Бека украсились портретами Адольфа Гитлера, канцлера Германии, в рыцарских сияющих доспехах на белом коне; в руках он нес знамя Христа и Святой Грааль, словно легендарный спаситель нашего народа.
Эти узколобые обыватели презирали христианство, они же сделали свастику символом современной Германии, и они были не прочь извратить наши самые святые идеалы и исторические образы, используя их в своих мерзких целях.
Мне кажется, у всех негодяев-политиков есть одна отличительная черта: они говорят о правах людей и надежде на будущее, подбирая такие фразы, что у избирателей слезы наворачиваются, и при этом всегда обвиняют в мировых проблемах кого-то другого. Ведут вечные разговоры об «иноземной угрозе», страхе перед «чужаками», «тайных агентах» и «нелегальных иммигрантах».
Я до сих пор слышу эти голоса в современной Германии, Франции и Америке и во всех остальных странах, которые мы когда-то считали слишком цивилизованными, чтобы допустить подобные ужасы.
Прошло много лет, но я все еще боюсь, что этот ужасный сон ко мне вернется и проснуться я больше не смогу. Сон, гораздо более реальный, чем сама реальность, сон без конца. Вечный сон. Сон, в котором я испытал всю сложность мультивселенной, во всем ее безграничном разнообразии и полноте, с возможностью причинять зло и способностью творить добро.
Возможно, это единственный сон, который у меня не украли.
Глава вторая
Нежданные родственники
Я все еще ждал повторного звонка Герти, когда, в начале 1934 года, в Бек приехал нежданный гость, и этот визит меня несколько встревожил.
Браки и прочие связи позволили нашей семье породниться с наследными правителями Миренбурга, столицы Вельденштайна, который аннексировали сначала нацисты, а потом и Советы. Родичи наши происходили из славян, но на протяжении сотен лет нас связывали с Германией общая культура, язык и старые традиции. Моя семья по обычаю проводила в Миренбурге по крайней мере несколько месяцев в году. Другие же родственники, к примеру дядя Рикки, в Германии опальный, предпочитали проживать там постоянно.
