Но над Беком развевался флаг со свастикой. И я понимал, что так оно и есть.
Элрик выдавил из себя привычную бледную улыбку:
– Трудно преследовать человека, который путешествует сразу в двух направлениях. Как бы сложно ни было это принять, я считаю, что нам следует разделиться и продолжить путь порознь. Вы двое должны отправиться в одну сторону, а я попытаюсь остановить его с другой.
– Но ведь мы станем слабее, если так поступим!
Мы знали, что воюем не только против Гейнора с Клостергеймом, но и против Владык Высших Миров.
– Существенно слабее, – согласился Элрик. – Может быть, невероятно слабыми. Но у нас нет выбора. Я вернусь в Имррир и сражусь с Гейнором там. Вы отправляйтесь к себе и сделайте то же самое. Он не может иметь при себе Грааль сразу в двух мирах. Это просто невозможно. Он возьмет его туда, где чаша лучше всего ему послужит. Кто найдет ее первым, должен предупредить остальных.
– И где он может ее хранить? – спросил я.
Элрик покачал головой.
– Где угодно.
Уна выразилась более определенно:
– Это одна из многих вещей, которых мы не знаем, – сказала она. – Есть два места, куда он может направиться. Морн – тамошние камни нужны ему, чтобы обуздать силы Хаоса, – или Бек.
Элрик вновь оседлал слепого коня. Животное ржало и фыркало, шагая в тумане. Всадник пришпорил коня к тому окошку, где шло сражение, и оно открылось и поглотило его.
Элрик обернулся и отсалютовал мне мечом. Это было прощание. Это было обещание. А затем он направил коня в гущу битвы – Черный меч сверкал в его правой руке, – и к Имрриру.
Одно движение посоха Уны – и мой конь умчался в туман. Животное без труда могло добраться домой. Девушка взяла меня за руку и вела вперед, пока мы не очутились на холме. Мы вдыхали запах летней травы в Беке и смотрели сверху на мой старинный дом, и я только сейчас понял, что его превратили в крепость. Видимо, в штаб СС.
Мы упали на землю; я молился, чтобы нас никто не заметил. Эсэсовцы были повсюду. Это было не какое-то заурядное учреждение. Тщательно охраняемое, с огневыми точками и густыми зарослями колючей проволоки. Ров она окружала в два ряда.
Мы поползли по холмам, подальше от башен Бека. Я без труда показывал Уне путь сквозь кустарники и заросли. Эти места я знал не хуже лис и кроликов, населявших наши леса задолго до того, как жители Бека начали расчищать землю и строить дома. На протяжении многих веков мы жили в гармонии с лесными обитателями.
Мой дом стал каким-то непотребством, над ним позорно надругались, и это приводило меня в ярость. Когда-то он символизировал то, что так ценили немцы – благоразумный социальный прогресс, традиции, культуру, доброту, образование, любовь к родной земле. Теперь же стал символом всего того, что мы когда-то презирали – нетерпимости, неуважения, грубой силы и жестокости. Они словно осквернили всю мою семью, как осквернили и Германию. Я понимал природу зла и знал, что оно расплодилось не только на германской земле, но и в землях всех враждующих народов. И виной тому алчность и страх жалких, лишь самим себе угождающих политиканов, которым плевать на истинные желания избирателей; и оппозиционные политические доктрины, и рядовые граждане, которые не проверяли слова своих вождей и позволили втянуть себя в войну, чем обрекли себя на проклятие, и все те, кто все еще следовал за вождями, чья политика могла привести лишь к погибели.
Откуда взялась эта тяга к смерти, охватившая всю Европу? Из всеобщего чувства вины? Неспособности жить по христианским идеалам? Или нас охватило какое-то безумие, когда в пику каждой мысли совершается противоположное действие?
Наконец наступила ночь. Никто за нами не охотился. Уна нашла в канаве старые газеты. Кто-то, видимо, спал на них. Они пожелтели, покрылись грязью. Она внимательно прочитала все. И когда закончила, у нее появился план.
– Мы должны найти герра Эла, – сказала она. – Князя Лобковица. Если я права, то он тихо живет под чужим именем в Гензау. Здесь прошло много времени. Несколько лет с тех пор, как вы покинули Германию. Он должен находиться в Гензау. По крайней мере, он жил там, когда я побывала здесь в 1940 году.
– Что вы имеете в виду? Вы путешествуете еще и во времени?
– Так я когда-то думала, пока не поняла, что время – это поле, и на нем происходят одни и те же события, снова и снова, и все одновременно. Какое из них мы выбираем, то и становится нравственной основой мультивселенной. На самом деле мы не путешествуем во времени, а перемещаемся из одной реальности в другую. Время относительно. Оно субъективно. Время меняет свойства. Оно может быть нестабильным – или слишком стабильным. Время течет по-разному в каждом мире. Можно уйти из одного мира и оказаться в другом, очень похожем, но на расстоянии нескольких столетий. Мы с вами сбежали из Гамельна в 1935 году. Пять лет назад. Сейчас лето сорокового, ваша страна ведет войну. И, похоже, захватила почти всю Европу.
Старые газеты не подсказали, что за события привели к сложившейся ситуации, но «храбрая маленькая Германия» воевала против целой дюжины агрессивных стран, которые хотели отобрать то малое, что не успели раньше. Германии же, со своей стороны (если верить нацистской прессе), всего лишь требовалась земля, поскольку ее народ нуждался в расширении границ – чтобы создать так называемую Великую Германию. Бастион против коммунистического Голиафа. Некоторые европейские страны уже описывались как германские «провинции», другие входили в германскую «семью». Франция пришла к компромиссу, Италия с Муссолини во главе была союзником. Польша, Дания, Бельгия, Голландия. Все завоеваны. Я ужасался. Гитлер получил власть, обещая германскому народу мир. Мы все хотели мира. Честные, терпимые люди проголосовали бы за любого, кто смог бы восстановить общественный порядок и отразить угрозу войны. Адольф Гитлер вверг нас в войну намного более страшную, чем любая из предыдущих. Неужели его почитатели до сих пор относятся к нему с таким же энтузиазмом? При всей нашей саморазрушительной прусской риторике мы были весьма миролюбивой нацией. Что за безумную мечту создал Гитлер, чтобы заставить немцев вновь шагать в строю?
Наконец я уснул. И в тот же миг мою голову наполнили сны. Я наблюдал жестокие баталии и странные видения. Ощущал все, что происходило с моим двойником. Только бодрствуя, я мог удерживать его вне моего разума, но и тогда это удавалось с трудом. Я понятия не имел, чем он занимался, знал лишь, что он вернулся в Имррир и попал под землю. Запах рептилий…
Проснувшись, я продолжил читать газеты. Чем больше я читал, тем больше вопросов у меня возникало. Я не мог поверить, что Гитлер пришел к власти так легко и народ не возмутился. Хотя, разумеется, из-за мощного потока лжи, изливаемого газетами, многие порядочные люди перестали понимать, как они могут бросить вызов нацистскому засилью. В любом случае, мне пришлось самому складывать общую картину. Многие вопросы так и остались неотвеченными.
Ответы на них я узнал со временем, когда мы добрались до квартиры Лобковица в Гензау. Почти неделю мы перемещались лишь ночами, избегали даже лесных троп, не говоря уж о больших дорогах. Я радовался, что спать приходилось днем. Так меня гораздо меньше мучали сны. Прочитанными газетами я оборачивал Равенбранд. Наше оружие едва ли подходило для того, чтобы бросить вызов Третьему рейху со всем его арсеналом.
