Однажды, оказавшись здесь в яркий солнечный день, увидев синий с бирюзой пролив Па-де-Кале, переполненный людьми огромный пляж, вальсирующих на набережной пенсионеров, у меня вдруг резко притупилось восприятие действительности. Возникло чувство умиления и нереальности этого мира после тревожной, наэлектризованной политическими волнениями России, как когда-то у профессора Плейшнера, оказавшегося в мирной Швейцарии в разгар второй мировой войны. Зависть к благополучному спокойствию и реальные возможности привели меня к желанию осесть в этом месте.
Через некоторое время выяснилось, что яркое солнце и синее море бывают примерно три недели в году. Вальсирующие пенсионеры, одинаковые, как близнецы, преимущественно живут в убогих терасхаусах на весьма скромную пенсию. А их количество, помноженное на число ненастных дней в году, плюс отсутствие работы, приводят в результате к повальной меланхолии, хандре и черной депрессии практически у всех жителей этой местности.
Елизавета докурила сигарету и сразу же взялась за другую. Она довольно много курила для своего возраста и если слышала о ком-то, что тот много курит, удовлетворенно говорила: «Курит? Это хорошо…»
Мы продолжали говорить ни о чем. Елизавета прекрасно говорила по-русски, но с мягким акцентом. Скорее, это была иностранная интонация человека, долго прожившего заграницей. Она сумела сохранить родной язык, хотя не говорила на нем на протяжении многих лет, и была рада знакомству с русскими и возможности, как она говорила, «поболтать» на родном языке. Иногда она забывала некоторые слова и даже фразы, заменяя их английскими, хотя, возможно, просто не знала, как это сказать по-русски.
Она родилась в Египте в 1924 году в семье русских беженцев. Ее родители познакомились уже в этой стране, но, может быть, даже находились на одном пароходе, спешно отплывающем от берегов Одессы в 1919 году. Дед по линии отца был управляющим шахт в Макеевке и принадлежал к дворянскому роду. Елизавета очень гордилась своим происхождением и, когда я называла ее дворянкой, удовлетворенно кивала головой.
Стройная, юная, очаровательная в свои восемнадцать лет, она замерла от волнения, когда ее пригласил на танец элегантный офицер Британского военно-морского флота, и закружилась с ним в роковом вальсе, связавшем их более чем на двадцать лет. Так она оказалась в Англии и поселилась в Лондоне.
Однако брак был неудачным. Англичанин вскоре стал выпивать, потом и вовсе запил, а когда он внезапно умер, он скорее освободил Елизавету от тяжкого брака, чем оставил одинокую безутешную вдову. Вот тогда она и решила оставить Лондон и переехать в наш маленький городок. Два ее сына Джон и Майкл к тому времени уже выросли, и она, воспользовавшись появившейся свободой и знанием русского языка, устроилась гидом в туристическое агентство и стала возить любопытных англичан в Советский Союз.
Это был, возможно, самый лучший период в ее жизни. Ей нравилась эта страна. Она чувствовала, что это, пожалуй, ее родина. Все ей было здесь интересно, ново, необычно, как ребенку, впервые познающему мир.
Где только в СССР она не побывала! Почти во всех больших городах, на Дальнем Востоке, на Кавказе, в Крыму, в Прибалтике.
Особенно вспоминала она поездки в Среднюю Азию: жаркое солнце, местное гостеприимство, древние традиции и экзотика. Одним словом – Восток.
Она любила рассказывать о своих путешествиях в Советский Союз. Один раз у нее даже завязался роман на пароходе, во время круиза из Сочи в Одессу, с молодым черноморцем, – она, все-таки, была неравнодушна к морякам. И так как он проводил больше времени с Елизаветой у нее в каюте, чем на вахте, боцман спустился к ней и, застав их в постели, не догадываясь, что англичанка прекрасно говорит по-русски, строго отчитал его и с простой советской откровенностью заметил: «Ну, на кой черт тебе эта старуха?»
«Что? Это я старуха?!» – не стерпела Елизавета.
Боцман на несколько секунд потерял дар речи, а потом оторопело спросил: «Ты что, ее русскому языку уже научил?»
– Подумать только, такое про меня сказал! – возмущалась Елизавета. – Мне тогда было всего сорок с небольшим! Нет, я этого так, конечно, не оставила. Пошла к капитану и потребовала извинений, пригрозила контракт расторгнуть. И что вы думаете? Сам капитан извинялся…
Иногда она чувствовала повышенный интерес к своей особе со стороны, как она говорила, «кей джи би». Как-то раз с ней даже побеседовал человек из этой организации и, может быть потому, что эта встреча закончилась шампанским в ресторане, слово «кей джи би» она скорее произносила с оттенком таинственности и любопытства, чем с подлинной опаской и боязнью.
– Как ваш Джон? – поинтересовалась я.
– Который? – спросила Елизавета, лукаво улыбнувшись.
Дело в том, что у нее был бой-френд, которого, как и сына, звали Джон. Он был младше ее лет на двадцать пять, но это не мешало их «дружбе» и перешло со временем скорее в родственные отношения тетушки и племянника. Джон никогда не был женат, то ли по застенчивости, то ли еще по какой-то одному богу известной причине, и прилепился к Елизавете почти на двадцать лет. А она умело пользовалась его привязанностью, раскошеливая его время от времени на различные поездки и холидей.
– Ваш сын, – уточнила я.
– А, он больной, – махнула рукой Елизавета, – совсем больной. Старый такой стал, с бородой. Сидит в wheelchair
[16], а она его возит.
При упоминании о своей невестке Елизавета недовольно скривила рот. Она не любила невестку за то, что та была недостаточно образована. Не умела одеваться и вести хозяйство так, как это понимала Елизавета. Но смирилась с ней, как с судьбой. И будучи по воспитанию и манерам уже англичанкой, никогда не вмешивалась в их жизнь, даже когда дело касалось болезни ее сына, тем более что невестка ухаживала за ним, а это было нелегко: Джон страдал артритом и уже несколько лет был прикован к инвалидной коляске.
– А как Майкл? – продолжала спрашивать я.
– Майкл? Он ничего себе, такой сексапил… Вы же знаете, он женат на китаянке, но это ничего. Только дети на нее похожи, китайцы, – она засмеялась и, втягивая резко носом воздух, забавно хрюкнула. Она часто так хрюкала, и так натурально это у нее получалось, что эта странная привычка уже не вызывала удивления, а как-то органически сочеталась со всем ее обликом.
Она приходила так по воскресеньям, без звонка, ждали ее или не ждали. Всегда спрашивала: «Ну, как вы? Все хорошо?», – и, не дожидаясь ответа, сама отвечала: «Все хорошо…» Усаживалась на диван, обкладывалась подушками, закуривала и вздыхала: «Так устала, так устала. Совсем старушка стала…»
Сколько времени так продолжалось: год, два, три? Иногда она исчезала на несколько недель, потом появлялась снова. Ругала английскую погоду, наш городок, местных жителей: «Вы подумайте, одни только старики и старухи. Ужас, какая скучища!»
Она хотела уехать отсюда, поставила свой дом на продажу и, так как дело это было долгое, терпеливо поджидала своего покупателя. А покупателей было мало. Почти никого не интересовал дом, владение которым ограничивалось во времени. Оставалось всего шестьдесят лет. Срок, казалось бы, немаленький, но все понимают, что время идет быстро. А продлить его стоило денег, и немалых, которые, возможно, у Елизаветы и были, но она не собиралась тратить их на это, хорошо понимая, что не вернет эту сумму с продажи недвижимости.
