Но чего-то не хватает. Чего? Какой-то маленькой детали, чтобы подчеркнуть хрупкую красоту цветов. И тогда он наливает в простой круглый стеклянный стакан обыкновенной воды и ставит его рядом с цветами в вазе.
Вот, это то, что нужно!
Он пишет прозрачный стакан с прозрачной водой, и отныне он на многих его натюрмортах как символ чистоты и свежести. И глядя на этот стакан, все, даже художники, спрашивают: «А какими красками вы его пишете?..»
С искусством в Англии сегодня не все так просто. Контемпорари прочно утвердилось в головах. У этого направления большие полотна и красивые лозунги. Оно эпатажно, скандально и оглушительно голосисто. Оно шествует по миру, важно выпятив грудь и задрав хвост. Оно заразно как чума. У него масса поклонников и почитателей. Это искусство собирает в своих рядах толпы бездарностей и горлохватов, прикрывающихся заумными рассуждениями. В него вложены огромные деньги. Оно клюет и топчет несчастный реализм. И основной аргумент апологетов контемпорари – история все расставит на свои места. Да, история все расставит на свои места…
А пока известный английский живописец Джон Ворд в знак протеста отказывается от звания академика Королевской академии художеств. Он член жюри выставки современного искусства. Большинством голосов жюри допускает к участию в выставке холст, на котором просто написано одно слово «жопа». Это тоже произведение искусства.
Мы следим за разразившимся скандалом. Андрей хочет написать Джону Ворду слова благодарности за его поступок.
Я нахожу адрес Ворда в желтой книге, и мы отправляем ему письмо.
Джон Ворд живо откликается и приглашает Андрея приехать к нему в студию. Пообщаться с живым классиком не только большая честь, но и удовольствие. В этот раз вместе с Андреем в качестве переводчика едет Лёша.
Джон Ворд сетует, что в Англии потеряна школа живописи. Реализм мало кого интересует. Да и мало кто вообще способен создать хорошую реалистическую живопись.
Андрей показывает ему фотографии своих натюрмортов и несколько маленьких этюдов, которые он захватил с собой. Джон Ворд хвалит его работы, и у Андрея вырастают не только крылья, но и маленькая корона на голове…
Я снова тыкаюсь по галереям, показываю работы, посылаю письма с фотографиями картин. Да, красиво. Да, отлично. Высокопрофессионально. Но не для нас. Но почему? У нас нет на это клиентов. Как же так? Мне всегда казалось, что высокопрофессиональные работы – это единственный критерий для их успешной реализации. А тут все не так.
Вспоминаю слова Маргарет Тэтчер: «Эта картина подходит к моему дивану». Они прочно засели мне в голову. Тогда, в 1993 году, я не могла себе представить, что бывший премьер-министр Великобритании может так выразиться о картине. Ведь меня учили, что картина – это картина, и с диваном она никак не связана.
Баронесса Тэтчер произнесла их в моем присутствии, когда известный арт-дилер Рой Маилз, занимающийся русской живописью, преподносил баронессе ее портрет, написанный русским художником.
Художник в то время жил в Париже, но приехал в Лондон, чтобы вместе с арт-дилером вручить баронессе портрет. Пофранцузски он говорил плохо, а английского вообще не знал, и Рой попросил меня помочь с переводом, когда они поедут в офис Тэтчер.
Помощник Роя тогда почти с завистью сказал мне:
– Ты едешь к леди Ти!
Так англичане называли баронессу Тэтчер. Я не сразу поняла смысл его слов. А гораздо позже до меня дошло, что если бы ктото из моих знакомых англичан ехал в офис к Горбачеву, я бы тоже, наверно, позавидовала.
Помощник Роя остановил кэб возле галереи на Брутон-стрит, погрузил картину в машину, и мы втроем уселись на заднее сидение. Я оказалась посредине. Мы ехали в один из самых шикарных районов Лондона Белгравию, в рабочую резиденцию Маргарет Тэтчер.
Рой Маилз неплохо говорил по-французски, и тут он, то ли из уважения к художнику, что тот из Парижа, то ли по присущей ему рассеянности, перешел на французский.
– Так как вы там устроились в своей новой студии в Париже? – спросил он и стал ожидать от меня перевода.
Я французский знала не очень хорошо, и пока говорила «Excuse me, Roy, can you speak English, please?»
[20], художник, различив только слова «студия» и «Париж», уже ответил на французском:
– Да, конечно, Париж большой и немного шумный, а студия на пятом этаже.
Рой вопросительно посмотрел на меня.
Я повернула голову к художнику.
Художник тоже вопросительно смотрел на меня и, чтобы не показывать виду, что ничего не понял, сказал на ломаном французском:
– Какой сегодня хороший погода, – и сделал рукой неопределенное движение в сторону портрета, которое должно было характеризовать погоду на улице.
Рой посмотрел на меня и слегка подтолкнул локтем, ожидая перевода.
Пока я подыскивала правильные слова на французском, Рой решил выйти из положения сам и продолжил:
– Размер, я думаю, правильный, не волнуйся.
После этой фразы художник нервно заерзал на сидении, чем вызвал недоуменный взгляд арт-дилера.
– Переведи ему, что все будет хорошо, – уже с раздражением сказал Рой, обращаясь в этот раз ко мне на английском.
Но мой перевод повис в воздухе, так как мы приехали.
Рой позвонил в переговорное устройство на двери и, порхая в ожидании ответа как июльский мотылек, предупредил нас, что если будут предлагать чай, то по этикету правильно отказаться.
Голос в переговорном устройстве строго спорил:
– Как о вас доложить?
– Мистер Маилз, Рой Маилз.
– Кто-кто? – не понял охранник.
Привыкший к своей популярности, Маилз недовольно дернулся и резко повторил:
– Мистер Рой Маилз, уважаемый.
– Одну секунду, сэр… Пожалуйста, проходите, – и дверь распахнулась.
Мы вошли в красиво обставленную гостиную. Помощница баронессы сообщила, что леди Тэтчер скоро выйдет к нам, и предложила нам чай и кофе.
– Спасибо, мы ничего не будем. Мы не можем занимать ваше драгоценное время, – незамедлительно отклонил предложение Рой.
Я украдкой посмотрела по сторонам. С двух сторон на стенах висели старинные картины. Под одной из картин стоял красивый диван с многочисленными подушками, обтянутый шелковистой тканью в желтую с серой полоску, кое-где перебиваемую небольшими цветами.
Маргарет Тэтчер вошла в гостиную буквально через минуту. Я ожидала увидеть ее в привычном синем костюме. Она же, неожиданно для меня, была в красном. Она протянула всем нам по очереди руку и слегка пожала. Затем отошла на некоторое расстояние и украдкой быстрым движением руки поправила сзади через юбку трусики. Так просто и непосредственно.
