А он: «Я пьяный? Я не пьяный. Это тебе кажется… С чего ты взяла?»
И дальше: «У меня язык заплетается?..» А потом: «Это я замерз, дождь идет, холодно…»
А мне смешно! Я уже еле от смеха сдерживаюсь и вдруг слышу: «Так, все, хватит: пьяный, пьяный. Сама ты пьяная!»
Ну, думаю, ни фига себе, и говорю ему: «Что ты несешь? – и пальцем стучу себе по голове. А он продолжает: – …еще тебя слушать должен. Да пошла ты…»
Он бросает трубку, шатаясь, подходит к столу, теряет равновесие, опрокидывает стол, падает и головой цепляет батарею.
Ну, думаю, дела! Как это он так напился? Помог ему встать. Смотрю, он немного голову поранил. Но, слава богу, не сильно. Поставил его на ноги. Он делает три шага и снова падает. Теперь уже на свой зонтик, за который мне все уши прожужжал, что в «Селфридже» его купил. Ну, зонтик, конечно, сломался.
Снова пытается встать и говорит мне: «Да помоги ж ты мне, в конце концов. В туалет пойду».
Я его опять на ноги, поднял и, думаю, надо его до туалета проводить.
Выходим на кухню, а там студенты сидят, завтракают. Они нам: «Хело!» А Гена им: «Хело, хело, – и в сторону туалета рукой машет и говорит, – туалет».
«Да молчи уже», – рычу на него.
А он мне: «Я вежливый».
Ну, я его оставил в туалете, а сам в комнату вернулся.
Сижу, курю. Через несколько минут он возвращается, а штаны спущены. Зад голый, и это он через всю кухню в таком виде прошел! Представляешь?
Короче, я ему говорю: «Посмотри, что натворил! Проспишься – все убирать будешь. А он мне: « Ничего я убирать не буду. Я – барин! Я – барин!»
Вот я до сих пор не могу понять, как это он так напился? У нас вечером еще одна бутылка вина оставалась. Видимо, Генка ее с утра, пока я спал, сам и бухнул.
Ну, слушай дальше. На следующий день он просыпается, глаза перепуганные, красные, рожа перекошенная, голова разбита, локоть поцарапанный – еще тот видок. Что жена звонила, не помнит, и что он ей наговорил, тоже. И так бедняга испугался, что мне уже его почти жалко стало. Но я вида не показываю и дальше его спрашиваю: «А ты помнишь, как вчера с голым задом из туалета вышел и мимо студентов прошел?»
«Да ты что!? – говорит. У него аж дыхание перехватило: – Не может быть!»
В общем, стали мы убытки подсчитывать. Вернее, не мы, а Генка. Ключ потерял, зонтик сломал, ножка от стола отлетела, очки пропали, и тридцать фунтов найти не может.
А тут как раз дождь перестал. «Ладно, – говорю, – не расстраивайся. Собирайся, пойдем этюды писать».
Пошли мы в Кенсингтон Гарден. Я место нашел и начал работать. Краем глаза смотрю, Гена тоже пристроился. Через некоторое время гляжу – он уже куда-то делся.
Час, другой прошел, я почти этюд написал, как вдруг он появляется. Взгляд такой ясный и кротость в лице.
«Где ты был, барин?» – говорю.
«В русскую церковь ходил».
«Грехи замаливал, что ли?» – спрашиваю.
«Грехи, грехи, – передразнивает он меня. – Свечечку поставил, постоял, подумал. Тебе вот тоже не мешало бы сходить».
«Ладно, – говорю, – схожу как-нибудь». Чтобы отстал, а то еще сейчас потянет.
Собрались и пошли домой. Прошли через весь парк, ну ты же знаешь, и только на Портленд Роуд вышли, как прямо перед нами темно-синяя Альфа-Ромео останавливается. Человек в машине стекло опускает и рукой нам машет. Ну, уж очень приветливо. Мне это странным показалось. А Генка смотрит на него и себя в грудь тычет, меня, мол, что ли зовешь? Тот в машине ему головой кивает: «Тебя, тебя». Дверцу открыл и в машину приглашает.
Я примерно догадался, что к чему, но смотрю, что дальше будет…
Не перебивай. До конца дослушай. Потом будешь спрашивать.
Так вот, Генка весь так услужливо изогнулся, лицо просветленное, после церкви же, головой кивает и говорит, на себя показывая: «Russian artist»
[25].
Мужик тоже закивал и опять в машину зовет. Тогда Акишин предупредительно так наклонился вперед, – это надо было видеть! – и мелкими шажками к машине приблизился. Затем аккуратно бочком присел на переднее сидение. Тот мужик обрадовался, потянулся назад, что-то достал, шмотку, что ли, какую-то, и на колени ему положил.
Ну, я дальше не стал смотреть – вперед пошел.
Минут через десять он меня догоняет. Идет рядом, такой надутый, молчит. Ну, а мне же интересно, что там дальше было. И я так шлангом прикинулся и спрашиваю: «Как это ты, не зная языка, с ним столько разговаривал?»
«Ну, во-первых, я тебя догонял, – говорит. – Ты же вперед рванул».
«Ну…?»
«Что ну? – он совсем насупился и говорит: – Итальянец… Голубой оказался… Куртку мне “Версаче” предлагал».
«Ну, а ты не взял почему?» – спрашиваю.
«Ты чего, больной что ли, или прикидываешься? Говорю ж тебе, голубой!»
И тут как взорвется – и куда вся кротость делась? – «Вот падло, представляешь! Да я ему как врежу!»
Ты понимаешь, без смеха до сих пор вспоминать не могу. Потом он ходил и весь следующий день еще повторял: «Да я б его в морду!»
Вот такая, оказывается, история. Хорошо бы, конечно, еще Геннадия послушать. А надо ли?
Смотрю, у Андрея на лбу возле волос полоска лейкопластыря.
– А это что такое?
– Ну, ты ж знаешь, как на этюдах, идешь – в сторону смотришь, а тут столб. Вот и ударился.
– Ну, я надеюсь, что ты, как настоящий англичанин, со столбом поздоровался?
– …
Еще один Новый год
Скоро Новый год. И Рождество, кстати, тоже.
Но мы не празднуем Рождество. Мы за этим праздником наблюдаем со стороны. Он для нас как подготовка к Новому году, как генеральная репетиция, на которой мы присутствуем.
А вот Новый год – это праздник. Это и радость, и грусть, и надежда. Поэтому должно быть празднество. И совсем в такой день не хочется быть одним. Я звоню Наташе и приглашаю ее с сыном приехать к нам.
Мы с Лёшкой ставим нашу искусственную елку. Украшаем ее красными и синими с перламутровым отливом шарами.
Как я хотела иметь такую елку! Но почему-то она у меня из года в год не такая, как в витринах магазинов. Или мне так кажется? Чего-то в ней все-таки не хватает… Постойте, я даже знаю чего – дефицита. Вот если бы я постояла за ней два часа в очереди…
Теперь мне хочется той, из детства, настоящей, лесной, с запахом хвои, который наполняет всю квартиру.
Родители всегда ставили большую елку. Верхушкой она упиралась в потолок – на минуточку, три пятьдесят! Я доставала с антресолей коробки с игрушками и начинала магический предновогодний ритуал – украшение елки.
