Пожалуй, здесь можно эту историю и закончить.
Спустя два месяца мой сын поступил в университет и уехал в Лондон. Еще через несколько месяцев мы с Андреем развелись. А у меня началась другая жизнь, полная новых проблем, радостей и печалей.
И только теперь я понимаю, что несмотря ни на что, я счастлива. Но мне грустно, потому что счастье – самое мимолетное, что есть на этом свете…
* * *
Недавно мне пришлось делать операцию в одной из частных клиник Киева. Утром в день операции я приехала в красивое отремонтированное здание, зашла в большую палату, огляделась вокруг, поставила сумку – и вдруг в поле зрения мне попала маленькая картина на стене. На каком-то подсознательном уровне, еще даже не поняв, что это, я почувствовала что-то не просто знакомое, а родное. Я посмотрела на картину: «Пионы» Андрея, разумеется, принт. На противоположной стене еще один принт – «Ветка сакуры».
Я подумала: «Вот, черт, хорошо это или плохо?»
Вероятно, хорошо, потому что операция прошла успешно…
Изящное искусство бизнеса, или Один день из жизни арт‐дилера
«Самое большое искусство – это бизнес», – сказал Энди Уорхол и был прав, поскольку искусства без бизнеса не бывает, а бизнес в искусстве делает деньги, имя и славу. Именно таким бизнесом и занимался в Лондоне мистер Хиггинс – владелец галереи русской живописи на Бонд-стрит.
Этим апрельским утром он проснулся в своем обычном настроении: недовольный, но по-деловому собранный. Вчерашний светский раут в клубе «Дорчерстер» сказывался тяжестью в голове, а вялая продажа картин последние три дня усиливала раздражительность.
Утро выдалось ясное, солнечное, с голубым небом и опьяняющей свежестью, проникавшей в роскошную квартиру на Энисмор Гарден. Окна мистера Хиггинса выходили в красивый сад, наполненный в это время года нежным цветом яблонь и магнолий. Но это радовало арт-дилера значительно меньше, чем могла бы порадовать удачно проданная картина.
Мистер Хиггинс не был аристократического происхождения, но имел вполне аристократическую внешность. Холеное, чисто выбритое лицо с приятным овалом, ровный нос, серые холодные глаза, маленький подбородок, мягкие щеки и аккуратно уложенные седые волосы придавали необходимое для его бизнеса благородство и солидность. Именно так он и выглядел на своей фотографии, сделанной не кем-нибудь, а королевским фотографом лордом Сноудоном.
Поговаривали, что в молодости он был парикмахером королевской семьи. Возможно, его немного пухлые руки с ухоженными ногтями когда-то и держали парикмахерские ножницы, но в настоящее время занимались только развеской картин и откупориванием бутылок шампанского «Моет Шандон». Внешний вид дополняли дорогой костюм, сшитый на Тейлор-стрит в лучшем ателье Лондона. Он отлично подчеркивал достоинства фигуры – высокий рост и гордую осанку. Немаловажную роль играли черные блестящие ботинки от «Соловэир», мелодично постукивающие при ходьбе.
После обычных водных процедур Хиггинс включил первый концерт Чайковского. Прослушал энергичное вступление, но решил, что на завтрак этого будет недостаточно, и сделал себе пару тостов и кофе. Заваривая кофе и выливая его в маленькую фарфоровую чашечку, он подумал, что сегодня надо поменять картину в витрине и повесить этих «Пионеров» в своём кабинете. Так всегда, работы, которые продавались не сразу, со временем находили место у него в офисе. Это был один из приемов мистера Хиггинса, и он иногда срабатывал. В его отсутствие дверь в кабинет держали приоткрытой, и любопытный посетитель, даже не знакомый лично с владельцем галереи, мог запросто заглянуть туда. Видя картины на стенах, клиент думал, что это живопись из персональной коллекции хозяина и бывал приятно удивлен, когда после небольших переговоров удавалось приобрести то, что казалось недоступным.
После завтрака Хиггинс оделся, оценивающе посмотрел на себя в зеркало и вышел из квартиры. На почтительное «Доброе утро» охранника мимоходом бросил «Доброе» и, оказавшись на улице, небрежно махнул проезжающему мимо кэбу.
– «Хиггинс Галери» на Бонд-стрит, – приятным баритоном сказал он таксисту в пространство над его головой и сел в машину.
Десять минут путешествия через роскошный Найтбридж, мимо фешенебельных зданий и магазинов, в еще более роскошный Мейфеер, взбодрили и настроили его на рабочий лад.
Не найдя места, где бы остановиться, из-за множества припаркованных машин, таксист затормозил прямо посреди дороги. Хиггинс вышел из машины, расплатился и стал осматривать витрину своей галереи. Он заметил несколько отпечатков пальцев на стекле. По всей видимости, они принадлежали любопытному прохожему, который пытался в вечернее время через стекло витрины разглядеть картины в галерее. Затем Хиггинс бросил недовольный взгляд на покосившуюся табличку с именем художника и ценой под одной из работ и вошел в галерею.
Слева от входа за большим дубовым столом сидела секретарша Джейн. Эта молодая девушка с выразительными светлыми глазами умела опережать улыбкой любой взгляд в её сторону и тонко улавливать настроение босса с момента его появления в галерее. Сегодня она сразу определила, что мистер Хиггинс не в духе.
– Доброе утро, дорогая, – поздоровался Хиггинс и раздраженно указал ей на грязную витрину и перекошенную табличку. – Почему только я это замечаю?
Навстречу Хиггинсу вышел менеджер Альберт.
– Доброе утро, мистер Хиггинс.
– Доброе утро, Альберт. Будь любезен, снеси «Пионеров» ко мне в кабинет, и побыстрей, пожалуйста, – сделал распоряжение Хиггинс.
Взгляд мистера Хиггинса упал на лежащую на столе свежую газету «Таймс» с его фотографией. Он взял газету, отодвинул ее подальше от глаз и прочитал заглавие небольшой статьи «Мистер Хиггинс без его улыбок». Раздражаясь, что не видит мелкий текст, он быстро достал из кармана очки, надел их и стал читать:
«Друг королевской семьи, владелец известной галереи в Мейфеере, мистер Хиггинс слишком эмоционально отреагировал на требования ленд-лорда
[27] об уплате задолженности по аренде помещения на Бонд-стрит…»
В этом месте Хиггинс недовольно поморщился и посмотрел на свою фотографию. Он был снят во время открытия рождественской выставки в своей галерее в окружении двух обнаженных по пояс мавров, одетых в широкие восточные шаровары и туфли с загнутыми кверху носками. Сам Хиггинс стоял в своем парадном вечернем костюме, с высоко поднятой головой, со скрещенными на груди руками, и улыбался неотразимой улыбкой, которая появлялась на его лице, когда он был в ударе.
Хиггинс бросил газету на стол – все остальное было уже неинтересно – и направился в кабинет. Проходя мимо пожилого джентльмена, разглядывавшего картину какого-то московского художника, между прочим, обронил:
– Очень хороший художник, превосходная вещь, – и пока посетитель оборачивался посмотреть, кто это сказал, быстро исчез во втором зале.
