(открытка из 1989-го]
Август на верфи Сван-Айленд, Лебяжий остров – и я исследую недра старого круизного судна, что стоит в сухом доке.
Это пароход «Монтерей», позаброшенный и позабытый пассажирский лайнер. Сперва он «пылился» без дела на пристани в Аламиде, в заливе Сан-Франциско, где-то с начала 1960-х, а потом «Мэтсон Лайнс» отбуксировала его в Портленд для ремонта корпуса. Ремонт будет очень поверхностным – ровно настолько, чтобы зарегистрировать судно в США, – после чего его отбуксируют в Финляндию, где его окончательно распотрошат и переоборудуют под роскошный круизный лайнер, который будет ходить на Гавайи.
Человека, который показывает мне корабль, зовут Марк. Он морской архитектор. Я познакомился с ним совершенно случайно, и он рассказал мне о том, как ему живется на пустом корабле, пришвартованном к дамбе вдоль Франт-авеню (СЗ) в ожидании своей очереди в сухом доке. Без пассажиров и топлива, говорит Марк, посадка у судна очень высокая – такая высокая, что, когда мимо проходит баржа или даже легкая лодка, корабль сильно качает. Белый корпус покрыт пятнами ржавчины и птичьим пометом. В каютах жарко и пыльно.
Когда корабль качается, говорит Марк, двери хлопают по всему судну. Когда его ставили на прикол, на столах в ресторане осталась посуда. На плитах в кухне – кастрюли и сковородки. Сейчас все это валится на пол от качки посреди ночи. Марк живет на корабле совсем один. Он спит в помещении, где раньше была детская комната и стены расписаны танцующими слонами Бабарами. Дверь в свою комнату Марк всегда запирает. На судне нет электричества, и когда Марку надо в сортир, он зажигает фонарик, чтобы пройти по темным – хоть глаз выколи – коридорам и выйти на палубу, где рядом с еле заметной, поистершейся разметкой для игры в шаффлборд оборудован биотуалет.
К началу августа эта глыба железа и стали впитала в себя весь жар лета. Корпус не остывает даже по ночам, а внутри там – настоящее пекло, так что пот, перемешанный с пылью, спекается в корку на коже.
Марк, морской архитектор, считает, что я настолько люблю старые корабли, что соглашусь лечь с ним в постель. В этом смысле его ждет большое разочарование, но он пока что об этом не знает – и проводит меня в сухой док через пост охраны. Он мне рассказывает о своих болезнях. Говорит, у него СПИД. Говорит, у него в крови осталось всего два последних белых кровяных тельца, которые он называет «Хьюи и Дьюи». На вид ему двадцать с чем-то. Он выглядит вполне здоровым.
Мы проходим, согнувшись, под днищем рядом с деревянными кильблоками, что удерживают в равновесии гигантский горячий, как печка, корпус. Марк подмигивает и спрашивает, может, мне хочется посмотреть «корабельные яйца»?
Вместо того чтобы ответить, я спрашиваю, зачем нужны эти огромные вентиляторы и полотнища целлофановой пленки, развешенные внутри. Марк говорит, что для сбора и удаления асбестовой пыли. Там столько пыли, что воздух как будто подернут дымкой. Слой серой пыли покрывает иллюминаторы и перила на лестницах.
В танцевальном зале стулья и столики стоят по периметру деревянного танцпола, покоробившегося от жары. Паркет как будто вздымается волнами. В кадках вдоль стен – высохшие пальмы, живые растения, мумифицированные за несколько десятилетий калифорнийской жары. Земля под ними сухая, как тальк. Под ногами хрустят осколки фарфора и винных бокалов. В кухне, где все отделано нержавеющей сталью, остались кастрюли с присохшей едой как минимум тридцатилетней давности. Освещая дорогу фонариком, мы исследуем помещение, где раньше был театр, и находим рояль, перевернутый вверх ногами.
На капитанском мостике Марк показывает мне корабельные яйца. Два чугунных шара по обеим сторонам от компаса. Они нейтрализуют магнитное притяжение массы судна, чтобы показания компаса не сбивались.
Мы заходим в очередную пустую каюту. Марк говорит, что, когда судно прибудет в Финляндию, все, что есть тут внутри, уберут и свезут на свалку. Посуду и мебель, ковры и картины в рамках. Покрывала, белье, полотенца. Марк с его двумя белыми кровяными тельцами плюхается на пыльную постель. В каюте жарко, как в печке. Это каюта для молодоженов. Воздух пропитан асбестовой пылью. Через пару дней этот мертвый корабль отправится на другой конец света. Ржавый корпус на буксире. И Марк поедет на нем. Без электричества и пресной воды. Совершенно один, только с Хьюи и Дьюи.
Лежа на огромной двуспальной кровати для молодоженов, Марк говорит, чтобы я не стеснялся и брал все, что хочется… ну, если мне хочется.
Но Марка мне как-то не хочется, и я беру занавеску для ванной и шерстяное одеяло с эмблемой «Монтерея»: семь звезд вокруг буквы М.
Я потом еще несколько лет спал под этим одеялом.
Несвященные реликвии. Необычные музеи, куда обязательно нужно сходить
На самом деле меня больше интересуют коллекционеры, а не коллекции. Скажем, Френк Кидд, человек, у которого в детстве игрушек почти и не было, зато теперь он владеет одной из самых больших коллекций игрушек в мире, или Стивен Оппенхейм, работавший в 1960-х годах декоратором-осветителем на рок-концертах и оформлявший сцену антикварными лампами, которые теперь продает всем желающим. Я хочу рассказать здесь про девять местных музеев и про некоторых их «хранителей».
1. МУЗЕЙ ИГРУШЕК КИДДА
У каждого человека, который добился успеха в жизни, есть своя тайная страсть. Я бы даже сказал – одержимость. У Джеймса Деприста, дирижера Орегонского симфонического оркестра, это конструкторы LEGO. У бывшего губернатора Орегона Вика Атье – экспонаты с выставки 1905 года, посвященной экспедиции Льюиса и Кларка.
А тайная страсть Френка Кидда – бывшего капитана ВВС, «настоящего капитана Кидда», а ныне владельца «Parts Distributing, Inc.», – выставлена на всеобщее обозрение за простой серой дверью в доме № 1301 на Гранд-авеню (ЮВ).
– Я не играл в гольф, – говорит Френк. – Я не пил. Жене не нравилось, когда я волочился за женщинами, – так что мне надо было хоть чем-то заняться.
В 1965 году он купил свою первую игрушку, модель нефтевоза компании Richfield образца 1920-х годов. Она до сих пор выставлена в музее – вместе с чугунными копилками, плюшевыми медведями, велосипедными эмблемами и т.д, и т.п. Собрание Кидда считается самой большой в мире частной коллекцией игрушек, выставленной на всеобщее обозрение.
Одни только копилки – это уже что-то с чем-то. Полки, полки и полки, несколько тысяч копилок, включая две тысячи экспонатов из знаменитой коллекции Mosler Lock, приобретенные на аукционе в 1982 году. Плюс несколько штук из коллекции Уолтера Крайслера. Каждая копилка отражает какой-то определенный момент истории. Похоже, что все исторические тенденции и события – сражения, коронации, коммерческие начинания, предрассудки – непременно должны отмечаться выпущенной «по случаю» чугунной копилкой. Некоторые из этих копилок весят пятнадцать фунтов.
– Я никогда не гоняюсь за какими-то особенными игрушками или копилками, – говорит Френк. – Они сами валятся мне на голову. Похоже, это мой рок.
