Незаметно вздохнув, Стивен стал смотреть на черно-белый пейзаж снаружи – на молчаливый лес, на толстый слой нетронутого снега, который снова напомнил ему, что они здесь одни и поблизости никого нет. Если он закричит, никто не услышит его криков. Здесь нет даже соседей, которые могли бы неожиданно зайти, чтобы попросить взаймы стакан сахара или чашку муки. Да, нужно отдать Элли должное – она (или ее соучастник) выбрала для своих забав самое подходящее место.
Картина получалась безрадостная. Он – профессор литературы, но его лишили слов. Нет, говорить ему никто не мешает, но что́ бы он сейчас ни сказал, все будет извращено и вывернуто наизнанку так, чтобы наилучшим образом соответствовать выстроенной Элли схеме. Уж лучше он будет молчать, но не даст ей ничего, что она могла бы обернуть в свою пользу. Он-то знает: всех девушек, с которыми он спал, влекло к нему. И они приходили к нему сами. Некоторые даже прибегали. Ему никогда не приходилось их поощрять или упрашивать. Он не предлагал Д. оставаться после занятий, чтобы поговорить с ним, он не приказывал ей встать поближе, чтобы он мог почувствовать, как от нее пахнет мятной жевательной резинкой. Он не заставлял А. позировать. Они сами делали свой выбор, так почему же ответственность за это Элли решила взвалить на него?
Его обоняние снова уловило плывущий в воздухе легкий ванильно-жасминовый аромат, словно кто-то дохнул у него над ухом. Стивен завозился, пытаясь обернуться, пытаясь бросить взгляд назад и понять, наконец, откуда исходит этот запах, но липкая лента снова ему помешала. Запах растаял в воздухе, а он так и не сумел увидеть, кто стоит у него за спиной.
– «Когда все кончилось, она была смущена. Я не пробовал ее разуверять и уже не ласкал ее. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо ее мне показалось вдруг глупым».
Читая эти строки, Элли не смотрела на страницы. Ее взгляд ни на мгновение не отрывался от лица Стивена, оценивая его реакцию на признание Ставрогина.
– У тебя тоже так было? – На этот раз Стивен заметил в ее голосе дрожь, словно ей вдруг стало грустно, но, прежде чем продолжать, Элли откашлялась, и посторонние нотки из ее голоса совершенно исчезли. А может, он их просто нафантазировал.
– Что́, по-твоему, я должен на это ответить? – Эти слова вырвались из его горла вместе с усталым вздохом.
Элли снова села на краешек дивана, держа книгу перед собой как щит. Можно было подумать, что этот потрепанный том был крепостной стеной, за которой она могла укрыться. Глядя на нее, Стивен припомнил их прогулку по лесу и то, как она запрокинула голову, разглядывая сплетенные ветви над головой. Теперь он был совершенно уверен: есть вещи, о которых она предпочла ничего ему не говорить.
– Я любил их, пока они были со мной, – проговорил он. Элли скрестила ноги, и Стивен, совершенно забыв о клейкой ленте, попытался сделать то же самое.
– Любил?!.. – Она вскочила с дивана как ошпаренная, хотя до этого чувствовала себя на нем очень уютно.
– Ты же понимаешь, Элли, когда-нибудь тебе все равно придется меня освободить… – Ее восклицание он проигнорировал. Сейчас его куда больше занимали бесчисленные иголочки, которые кололи затекшие ноги и спину. – Ты не можешь держать меня в этом кресле вечно.
Некоторое время Элли расхаживала перед ним по ковру. Ее длинные, тонкие ноги в черных легинсах исчезали под слишком большим свитером яркой желто-сине-красной расцветки, что делало ее похожей на райскую птицу. Даже лицо Элли с высокими скулами и большими глазами было как изящная птичья головка. (Стивен даже удивился, как он не замечал этого раньше.) Стивен провел немало минут, любуясь этими глазами и пытаясь определить, какого они цвета – синего или зеленого? Чем-то они напоминали ему одно из тех колец-хамелеонов
[21], которые были в моде, когда он был подростком. Самое странное заключалось в том, что за полгода он так и не понял, какого они цвета, но сейчас куда важнее было другое – то, что еще никогда он не замечал в ее глазах ни тени той безжалостной целеустремленности, которую Элли демонстрировала в последние несколько часов.
– Не прибедняйся, Стивен! Ты же ученый и не мог быть настолько глуп. Конечно, ты их не любил. Тебе просто нравилось то обожание, с каким они на тебя смотрели. – Сейчас глаза Элли блестели холодным нефритовым блеском. В камине упало прогоревшее полено, и из топки – словно иллюстрация к картине ее негодования – вылетел сноп раскаленных искр.
– Кем ты себя вообразила? Психоаналитиком, что ли?
– Сарказм здесь неуместен, Стивен. Повторяю, тебе всего лишь нравилось, как они возносят тебя на пьедестал, как поклоняются тебе, словно божеству. Это обожание, направленное исключительно на тебя, было тебе необходимо. Оно создавало у тебя иллюзию, будто ты сумел вырваться из тени папочки Хардинга. Будто чего-то сто́ишь сам по себе…
– Да пошла ты!..
– Самое печальное, Стивен, заключается в том, что ты не в состоянии понять одну простую вещь, о которой написано во всех популярных учебниках по психологии. Ты страстно желаешь именно того, что больше всего ненавидишь.
– Что ты имеешь в виду?
– Не притворяйся, будто не понимаешь. Просто признай очевидное.
Стивен покачал головой. Он знал, что Элли ошибается. Ни одна из его любовниц не имела никакого отношения к его отцу. Интересно, почему она его постоянно вспоминает? Вероятно, Стюарт как-то вписывался в ее безумную теорию – как и все остальные ее притянутые за уши умозаключения, с помощью которых она пыталась оправдать свое неадекватное поведение.
Элли улыбнулась. Это было нечто среднее между самодовольной ухмылкой и гримасой, но общее впечатление все равно было весьма соблазнительным. Нечто подобное он видел у нее на лице, когда вчера они слушали Криса Айзека. Вчера?.. Нет, целую жизнь назад. Стивен вспомнил ее притворное сопротивление, вспомнил восторг и трепет, который он испытал, когда ему удалось овладеть ею, вспомнил, как она позволила ему перешагнуть границу дозволенного и как стократ возросло его желание, когда он получил наконец то, что она столько времени от него прятала. Но и в эти сладостные минуты он не навязывал ей себя вопреки ее желанию. Стоило ей сказать хоть слово, и он бы тут же остановился. Он не эгоист, для которого собственное удовольствие важнее всего, и никогда им не был – ни с ней и ни с кем из них.
Он не такой. Он всегда пропускает женщин вперед, уступает им место в метро, посылает цветы, дарит дорогие подарки. Это он подарил Элли платье, которое было на ней прошлым вечером, потому что знал – в нем она будет выглядеть просто великолепно. Ему хорошо известно, что ей идет и что ей нравится. Каждый раз, когда они отправляются в кафе или ресторан, он платит за еду и напитки. И, конечно, он всегда готов ее выручить или дать дельный совет. Да, он буквально с ума сходил, когда она заставляла его ждать, но, уважая ее волю, не торопил события.
