Зои он нашел в кухне. Она стояла возле открытой дверцы гигантского охладителя, засунувшись внутрь чуть не до пояса.
«Что это ты делаешь?»
«Я хотела что-то взять, но вот убей – не помню, что! Как только на меня подуло прохладой, у меня все вылетело из головы, и я решила немного постоять здесь, чтобы остудиться. Боюсь только, потом твоим родителям придет гигантский счет за электричество. – Она рассмеялась и закрыла дверцу. Несмотря на криопроцедуры, ее щеки были по-прежнему пунцовы от жары. – Пойдем поплаваем?» – предложила Зои и взяла его за руку.
Они как раз выходили из дома, когда в прихожей появилась мать Стивена.
«Ты не видел отца?» – спросила она.
«По-моему, он пошел в туалет», – ответила Зои вместо Стивена и несильно сжала его пальцы.
После того как солнце опустилось за выстроившиеся вдоль побережья дома, участники вечеринки перебрались на пляж, где уже собралось немало местных жителей, ожидавших праздничного фейерверка. Когда первая огненно-зелено-розовая вспышка салюта озарила ночь, Стивен вдруг обнаружил, что Зои снова куда-то исчезла. Минуту назад она была рядом с ним – и вдруг пропала. Нигде поблизости ее тоже не было, и, пока все, кто собрался на берегу, глазели на небо, Стивен повернулся и пошел обратно к домам.
Он обнаружил ее возле дома Мейеров. Зои прижимал к забору какой-то человек, фигура которого показалась Стивену смутно знакомой. Когда небо взорвалось мерцающим золотом, он увидел, что Зои взасос целует его отца.
Потрясение, которое испытал Стивен, когда увидел свою любовницу с отцом, было таким сильным, что у него даже слегка закружилась голова. Застыв на месте, он беспомощно следил за тем, как отцовская рука опускается все ниже и исчезает в расстегнутых джинсовых шортах девушки, как его пальцы проникают в нее, лаская вытатуированные на коже птичьи «крестики». Он так и не смог отвести глаза, когда Зои, запрокинув голову в блаженном забытьи, одарила Стюарта исполненной наслаждения улыбкой, которая до этой минуты принадлежала ему одному.
Шипение и потрескивание очередного пиротехнического чуда, взорвавшегося чуть не над самой его головой, заставили Стивена опомниться. Он отступил глубже в тень, потом бросился бежать. Оказавшись на берегу, Стивен отыскал самый отдаленный и темный уголок пляжа и бродил там, пока не набрал полные туфли песка. Тогда он с отвращением сбросил их с ног и зашвырнул в океан.
Вернулся Стивен, когда и Зои, и все домашние давно спали крепким сном. На следующее утро за завтраком он мрачно молчал, ссылаясь в ответ на расспросы матери на головную боль. Он поклялся себе, что не будет слишком переживать, но когда отец потянулся к кувшину свежевыжатого апельсинового сока (сок из супермаркета Хардинг-старший презирал), взгляд Стивена упал на тонкие аристократические пальцы, которыми тот еще вчера прикасался к птичьим «крестикам» на коже Зои, и сердце его болезненно сжалось.
Отцу он так ничего и не сказал. И точно так же не стал ни в чем обвинять Зои. После возвращения из Хэмптонса они в течение еще нескольких недель продолжали спать вместе, но каждый раз, когда его взгляд падал на ее татуировку, перед глазами Стивена снова вставала подсмотренная им картина. Постепенно он перестал ей звонить и избегал встречаться с ней в кампусе, что было достаточно легко, поскольку у каждого был свой круг знакомых, которые почти не пересекались.
После этого Стивен больше никогда не приглашал девушек домой и вообще старался не подпускать их достаточно близко. И конечно, он ни в кого не влюблялся… пока не появилась Элли.
46
Элли
В кухне совсем темно, немного света попадает внутрь только сквозь открытую дверь в прихожую, но меня это не смущает. Вчера вечером я готовила здесь ужин и успела освоиться с тем, где что стоит, поэтому сейчас мне не составляет труда пройти к дальней стене, не налетев бедром на угол стола и не ушибив палец о ножку стула.
На кухню я ушла, чтобы не быть свидетельницей молчаливой бури, которая бушевала сейчас в гостиной, но не только… Я хорошо знаю, что мне нужно, и все равно мешкаю в темноте, упершись локтями в гранитную рабочую поверхность цвета свежего кровоподтека. Несмотря на могучий побудительный мотив, я чувствую себя слабой и бессильной. Привести мой план в исполнение оказалось труднее, чем я ожидала. Холодное безразличие и упорство Стивена лишают меня энергии, высасывают жизнь из тела.
Наконец я глубоко вздыхаю, чувствуя, как расправляются, наполняясь воздухом, легкие. Под руки мне попадается что-то холодное и гладкое. Я вздрагиваю, но через мгновение понимаю, что это – несколько виноградин, вывалившихся из вазы с фруктами. Я подбираю одну двумя пальцами и отправляю в рот. Некоторое время я катаю ее на языке, потом слегка сжимаю зубами. Кожица чуть пружинит, но потом уступает, лопается, и мне в рот брызжет прохладный сладко-кислый сок.
В задумчивости я отправляю в рот еще одну виноградину. И еще одну. Их вкус возвращает меня в то давнее лето, когда на столе между нами всегда стояла тарелка со свежим виноградом. Каждую виноградину она предварительно очищала от кожицы зубами, получая от этого процесса едва ли не больше удовольствия, чем от самих ягод. Ей как будто хотелось проверить себя, узнать, достанет ли ей терпения, чтобы съедать виноградины по одной, вместо того чтобы отправлять их в рот горстями. Виноград мы ели в саду. Высокие травинки щекотали наши босые ноги, а солнце припекало обнаженные плечи. Помню, ее плечи уже слегка обгорели и покрылись созвездиями веснушек, которые проступали на коже, как только начиналась настоящая жара. Виноградины в ее пальцах, виноградная кожица между зубами… Она радуется своим достижениям, и ее губы складываются в улыбку. В этом отношении она была совсем не похожа на меня, но во всем остальном у нас было много общего.
Пользуясь тем, что я осталась одна, я решаю потратить это время на то, чтобы познакомиться с собой заново. Я разворачиваюсь – выпрямляю руки, спину, тело. Быть живым – это не только дышать или чувствовать, как бьется в груди сердце. Я становлюсь собой прежней. Долой ту, что напялила на себя личину, единственное предназначение которой состояло в том, чтобы заинтересовать, очаровать и соблазнить, чтобы завлечь его в большой дом, где разыграется последний акт нашей драмы…
Вернуть себя не просто. Долгое время настоящая я спала в анабиозе где-то под спудом. Настоящая я молчала каждый раз, когда он ожидал от меня лестных слов или поступков; она не говорила нет, когда мне чего-то не хотелось, ее не тошнило, когда я в первый раз взяла его в рот, но все это время она беззвучно кричала в моем мозгу – особенно когда я видела, как он заговаривает с девочками, едва вышедшими из подросткового возраста. Настоящая я маскировала себя улыбками, напускала на себя скромный и покорный вид, смотрела на Стивена сквозь кривое стекло обожания. Несколько раз мне довелось пережить страшные минуты, когда, отдавшись сладости поцелуя, растворившись в ласке или уступив возбуждению, я забывала, кто я такая на самом деле. Да и он тоже лгал мастерски, весьма правдоподобно притворяясь заботливым и любящим. Но сейчас наваждение прошло, и снимок, спрятанный в чашечке лифчика, при каждом вздохе все сильнее колол меня уголками, вынуждая окончательно похоронить воспоминания о близости, ставшей серьезным испытанием для моей психики и рассудка.
