— Ваша речь полна противоречий, генерал, — продолжал император Менати. — С одной стороны, вы утверждаете, что необъяснимый исход скаитов представляет серьезную опасность для империи Ангов, а с другой стороны, вы утверждаете, что их исчезновение — к добру. Это наталкивает меня на вывод, что вы не одобряете саму идею великой империи Ангов…
Слова Императора удивили офицера Пурпурной Гвардии: давно, уже очень давно Менати Анг не изъяснялся так разумно, так связно.
— Своим присутствием скаиты предложили нам такую великолепную возможность распространить сиракузянскую цивилизацию на множество подчиненных миров. Тем не менее, они приобрели влияние, которое стало удушать и Церковь, и Государство, как те паразиты, которые в конечном итоге пожирают растения, позволяющие им процветать. Своим отсутствием они предлагают нам еще одну возможность, даже более чудесную, чем первая: они возвращают нам ответственность, которую украли у нас.
— В чем нам их винить? Они всегда действовали в наших интересах, в интересах Сиракузы… Значит, вы обвиняете Ангов в продаже своих душ Гипонеросу?
Генерал неторопливо приблизился к императору, чтобы выиграть время и подобрать слова. Из полуоткрытого окна наползал рокот Венисии, оживившейся к приходу второй ночи..
— Что мы знаем о скаитах Гипонероса? Они тщательно охраняют свои тайны, и никто не знает их подлинных намерений, их подлинного замысла. Многие из нас считают, что они преследовали тайную цель, что ими руководила единая стремящаяся к гегемонии воля, владеющая абсолютным оружием — стиранием.
Император Менати живо, насколько позволила его полнота, обернулся и взметнул на собеседника темные глаза:
— Одно из двух, генерал: либо вы трус, либо законченный ублюдок. Почему вы все это время ждали, чтобы поделиться со мной своими мыслями?
— Даже если бы я захотел, мне было бы не так просто прерваться через преграду в лице инквизиторов. Но, признаю, я был ослеплен, усыплен, стерт — как ваши советники, как ваши придворные, как представители гильдий, как кардиналы Церкви… Как все люди, за исключением немногих здравомыслящих или непокорных, которых мы поспешили отправить в изгнание или бросить на огненные кресты… Шри Митсу… дама Сибрит де Ма-Джахи.
От внимания генерала не ускользнуло, как дернулись заплывшие жиром черты лица Императора.
— Ради бога, никогда больше не упоминайте при мне об этой провинциальной потаскухе!
— Вы правы, Ваше Величество: воспоминания о тех, кто оказался прав, ведет к одному — вновь открываются старые раны.
— Вы не в той ситуации, чтобы читать мне уроки морали, генерал! — Не оборачиваясь, он махнул рукой в сторону дамы Жюит. — Ты получила, чего хотела — повышение пребенды для своего дурака-мужа! Теперь проваливай, шлюха!
Дама Жюит встала, перебралась в душевую, торопливо оделась и вышла через черный ход, отводившийся главным образом для слуг.
Генерала отправила на разведку группа, состоящая из представителей Церкви и знатнейших семей — чтобы пронаблюдать за первой реакцией императора. Его отчет a priori не мог быть благоприятным в плане удержания за младшим Ангом императорского (или хотя бы просто сиракузского) трона: рассудок Менати, похоже, не слишком сильно затронули множество стираний, которые он перенес, но его ожирение и буйные, непредсказуемые реакции, вероятно, усиленные необузданным потреблением мегастазов, были не в его пользу. У Марсов, которых в настоящее время содержали в сверхсекретной тюрьме старого сеньорского дворца, в среде аристократии, Церкви и армии находилось все больше и больше сторонников. Ходили навязчивые и, вероятно, вполне обоснованные слухи о помощи, оказанной Марсами двум воителям безмолвия, явившимся в Венисию, чтобы вызволить четверых крио из епископского дворца (теперь подозревали, что нападение на церковный дворец по приказу сенешаля Гаркота было нацелено не столько на низложение Маркитоля, сколько на возвращение четырех замороженных тел), и их престиж только укреплялся.
— Что с епископским дворцом, уже в руках сил порядка? — спросил император Менати.
— Вам сообщали об этом штурме, Ваше Величество? — ошеломленно спросил генерал.
— Я могу убивать свое время, изводя себя мегастазами и кроя женщин, будь то придворных или служанок, но я стараюсь держаться в курсе того, что происходит в моей империи, в моей столице…
Ваша империя, ваша столица, подумалось генералу. Надолго ли еще?
— Продолжаются ожесточенные бои между осгоритами — слугами муффия — и правоохранительными силами. Кардиналы завтра на рассвете собирают конклав, чтобы выбрать нового муффия.
— Что случилось с прежним?
— Не имеем понятия, Ваше Величество. Он пока не обнаружен. Ни живым, ни мертвым.
Поясок на палантине императора Менати распустился, и распахнувшиеся борта обнажили его живот с валиками жира и толстыми, как стволы деревьев, бедрами. Нет, в самом деле, сиракузская аристократия больше не хотела видеть себя в этом искаженном зеркале, и в сознании генерала укрепилось решение безоговорочно поддержать Мию-Ит де Марс, женщину, чьи интеллект, дальновидный характер и политическое чутье, возможно, избавят их от мук унизительного упадка. Неофициальная сеть Марсов всегда боролась с влиянием скаитов, и эта прозорливость, хотя и в значительной степени обусловленная микростазией, сулило рассудительное и эффективное управление. Злые языки утверждали, что семью Марс воодушевляло жестокое соперничество, в котором они веками противостояли Ангам, но то, что главным движителем их амбиций служила эта наследственная ненависть, генерала не беспокоило: такого рода кровные обиды подходили для завоевания власти идеально.
— Как реагирует Церковь? — снова задал вопрос император Менати. — В конце концов, именно она больше всех опиралась на скаитов.
— Церкви Крейца тоже придется полностью пересмотреть всю свою деятельность. Службы стирания аннулируются сами собой, так как некому их проводить. Боюсь, что крейцианам, оставшимся без своих инквизиторов, придется скорее ограничиться попытками уговаривать, чем давить.
— У меня такое впечатление, что вы довольны таким положением вещей. Я не ошибаюсь?
— Пламень убеждения заменит огни крестов…
— Странно слышать из ваших уст. Я представлял вас пылким крейцианцем, как любого доброго сиракузянина.
— Я верил искренне. Уход скаитов открыл мне глаза. Я стою за свободу сознания для каждого из людей.
Император запахнул cвой палантин, тщательно завязал пояс, сделал несколько шагов по саду своих покоев, присел на край бассейна, позволил фонтану из черного камня убаюкивать себя журчанием, вдохнул аромат цветов, разносимый кориолисовым ветром. Он услышал, как на тропке из белых самоцветов хрустнула обувь главы Пурпурной Гвардии, и повернул голову.
— Позвольте мне удивиться, генерал, резкой перемене вашей позиции. Ваш внезапный призыв к свободному выбору религии и, если я правильно понял скрытый смысл ваших слов, к политическому самоопределению населения планет, кажется мне как минимум… неуместным со стороны человека, который имел с империи Ангов доход больше двадцати универсальных лет. Потому как, я, кажется, припоминаю, что вы никогда не отказывались от своей офицерской пребенды, что вы посещали с несомненным (и подозрительным) рвением все приватные вечеринки, куда вас приглашали, что вы руководили операциями по этнической чистке на кое-каких неспокойных планетах, что вы никогда не выступали, официально ли, неофициально ли, против решений Имперского Совета… Есть банальное выражение, определяющее ваше поведение: переобуться в прыжке или что-то в этом роде. Эта манера разворачиваться, как флюгер, по господствующему ветру, склоняет меня к мысли, что вы задумываете сместить меня.
