Генерал осознал, что с уходом скаитов Гипонероса последствия стирания императора Менати полностью исчезли. Его разум восстановил всю свою остроту, всю свою боевитость, и если то же самое произойдет со всеми умами, насильственно обращенными в крейцианство, их пробуждение грозит обернуться ужасом для церковников, разбросанных по планетам империи Ангов.
— Лучше поздно, чем никогда. Мы пробуждаемся от дурного сна, Ваше Величество, и должны сделать все, что в наших силах, чтобы подправить катастрофические последствия.
— Что вам обещали те, кто вас послал, генерал? Пост советника? Состояние? Почему вам не убить меня сразу? Хотите соблюсти проформу? Трудно убить мужчину, которого вырвали из женских рук? Ну, отвечайте!
Вне себя, император Менати выпрямился и уцепился толстыми пальцами за ворот пурпурной куртки офицера.
— Уверяю вас, мне ничего не обещали, Ваше Величество… Меня послали к вам только для того, чтобы убедить вас принять безотлагательные решения. Мы уверены, что скаиты отступили, готовясь к обширному наступлению.
Младший Анг ослабил хватку и снова опустился на бортик бассейна, словно обессилев от внезапного гнева. Лицо его побагровело, что выдавало неизбежность приступа дыхательной или сердечной недостаточности.
— Дурацкое предположение, — хрипло прошептал он. — Скаитам не требовалось отступать, чтобы получше нас подчинить: они контролировали все механизмы империи Ангов.
— Я вижу, Ваше Величество, вы начинаете вникать… — начал генерал.
— Болван! Стал бы я ждать ваших советов, чтобы составить собственное мнение! Я давно понял, что мы всего лишь марионетки, которыми манипулируют скаиты.
— Благоволите меня извинить, Ваше Величество, но ваши сокровенные мысли от нас ускользнули…
— Точно так же, как ваши ускользнули от меня, генерал! Мы друг друга одурачили, верно?
Император Менати окунул руку в воду бассейна и осторожно плеснул на лоб. Розовато-лиловые вторые сумерки переходили в ночной индиго.
— Последний вопрос, генерал: когда вы избавитесь от меня, что вы намерены сделать с моей женой, дамой Аннит, и тремя моими детьми?
— Я не могу вам ответить, Ваше Величество. Этот вопрос на повестке дня не стоит.
— Значит, идите и скажите тем, кто вас прислал, что мы созываем совет через полчаса. Что должны присутствовать все: имперские советники, делегаты профессиональных гильдий, великие семьи, представители кардиналов и высшего викариата. Я появлюсь с женой и детьми.
Генерал щелкнул каблуками, поклонился, пересек сад, спальню и вышел через официальный вход в апартаменты.
Тогда Император вселенной разрешил себе дать волю слезам.
Сибрит де Ма-Джахи… Сколько раз он любил ее на лужайке цвета фуксий в этом саду?
*
Летающие ложи врывались в зал официальных приемов одна за другой. У церемониймейстеров было всего тридцать минут, чтобы устроить прием, который не уронил бы звания «императорского». Они не успевали переодеться в свои традиционные наряды, да и насчитывалось их меньше, чем обычно, и они безостановочно бегали от одного пюпитра к другому, чтобы перепрограммировать размещение лож в соответствии с рангами их обладателей. Подобно световой волне пролетела молва о том, что император Менати намерен сделать чрезвычайно важное сообщение по поводу таинственного исчезновения скаитов Гипонероса, а такое событие придворные пропустить не захотели бы ни за что на свете. Они прослышали, что в коридорах Императорского дворца назревает переворот, и надеялись, не осмеливаясь в этом признаться, что заговорщики воспользуются этим приемом для выступления. Возможно, они станут наконец свидетелями окончательного исчезновения династии Ангов, последний представитель которой, Менати, был одновременно ярчайшим ее украшением (единственным, кто достиг статуса императора), и ненавистнейшим ее символом (по прозвищу Трижды-Хр или Хыр III: ожиревший хряк, отживший хрыч, одержимый хрен). Запах крови притягивал их, как мух, и перегруженные церемониймейстеры едва управлялись с их наплывом. Двор уже отделался от еще одного ненавистного символа, а именно Маркитоля, и с той же радостью собирался спихнуть на свалку истории императора Менати.
Голографические звезды на потолке понемногу наливались светом, как и настенные бра и врезанные в золоченый опталиевый паркет лампы. Внутри каждой ложи, а то и промеж лож шли оживленные переговоры. Все, жестикулируя, приветствовали друг друга, беззастенчиво друг друга окликали, все несколько ослабили ментальный контроль, но в исключительных обстоятельствах — и возбуждение исключительное. Важно было оказаться замеченным, потому что, если, как все полагали, император в этот вечер был бы свергнут, все автоматически считались бы заговорщиками, оказались бы в правильном лагере — лагере победителей, — и могли бы рассчитывать на некие льготы, финансовые либо статусные. Таким образом, все старались быть замеченными всеми, не заботясь о респектабельности своего вида, а лишь удостоверяясь, что узнаны, определены в рубрику, запомнены.
— Патрис де Блоренаар, какой сюрприз! Мне сказали, что ваша горничная входила в организацию, связанную с сетью Марсов?
— Между нами, сьер д’Ариоста, я бы желал, чтобы мои соглашения с Марсами оставались в секрете. Я действительно попросил мою служанку, крайне преданную осгоритку, отправиться и предупредить Марсов, что сенешаль Гаркот подумывает об их аресте… Но я не хочу, чтобы злые языки использовали этот случай, чтобы вынуждать Мию-Ит де Марс доверить мне какой-нибудь ответственный пост — если ей придется принять бразды правления Сиракузой.
— Эта щепетильность делает вам честь, сьер де Блоренаар. Как жаль, что вашу служанку — изумительную, как мне говорили, девушку, — убили при выполнении поручения…
— Я сам очень сожалею, но чего вы хотите? превратности тайных операций… Давайте позаботимся о том, чтобы ее жертва не осталась напрасной…
Время от времени рефлекс побуждал их бросить мимолетный взгляд на заднее сиденье своей ложи, чтобы убедиться, что их мыслехранители на месте, но тут они вспоминали, что их разуму теперь не страшна ментальная инквизиция, и внезапно чувствовали себя легче, воздушнее, словно освободились от невидимой ноши. Им потребуется еще несколько дней, а то и недель, чтобы снова привыкнуть к жизни без скаитов.
Перед двумя входами в зал разгорелось препирательство. Церемониймейстеры предупредили дежурных гвардейцев, что в амфитеатре сможет еще разместиться не более дюжины лож, а в коридорах толпилось более двухсот человек. Они сначала перебранивались, а затем, когда стало ясно, что слов уже недостаточно, вылезли из лож и принялись молотить друг друга по ребрам руками и ногами. Взвод Пурпурных гвардейцев, вызванный на подкрепление, обрушил на их головы ради восстановления спокойствия все мыслимые кары вселенские.
Кардиналы и высший викариат занимали ближайшие к центральной эстраде ряды. Их мрачные замкнутые лица выдавали их озабоченность: со временем скаиты — инквизиторы и стиратели, — стали подлинными столпами церкви, и их предательство, столь же грубое, как и неожиданное, грозило привести к обрушению всего здания. С разных планет империи Ангов — из столиц и удаленных миссий — приходили тревожные новости. Коренное население восставало и отправляло миссионеров, экзархов и даже нескольких кардиналов-губернаторов на медленные огненные кресты. Единение вокруг Церкви Крейца, которое обеспечивалось лишь почти суеверным ужасом, нагоняемым инквизиторами, теперь крошилось, распадалось; народы, конечно, обращались в веру пусть и насильно, но только ради их спасения — однако они-то этого не осознавали и чувствовали себя освобождающимися от ига. Из массы прелатов, которых на пике славы крейцианства прочили кандидатами в наследники муффиального трона («наследование» было не совсем верным термином — возможно, прежний муффий еще не умер), очень немногие упорствовали в своем предприятии: очередному верховному понтифику заранее сочувствовали, потому что после многих лет увенчанного лаврами славы продвижения Церкви предстояло претерпеть существенную остановку, возможно, даже унизительное возвращение к началам. Безусловно, будет выкопана из могилы инквизиция в ее древнем варианте, но, лишенная телепатического потенциала скаитов, она не помешает ересям, расколам, инакомыслию размножаться на земле Сиракузы, на спутниках, и все вернется к той же точке, что и три тысячелетия назад. Проделанная работа, жертвы миссионеров, самоотречение экзархов и викариев грозили пропасть втуне. Священнослужители разглядывали бело-золотой опталиевый пол, как будто видели валяющиеся на нем осколки своей разбитой великой мечты.
