Барофилю Двадцать пятому теперь предстояло пытаться разгадывать загадки Додекалога, объемного труда, который в свое время он лишь бегло пролистал в ВШСП.
— Весьма поучительное кодопослание, Ваше Святейшество! — сказал чей-то голос.
Застигнутый врасплох муффий оборотился. Кровь его заледенела, когда луч фонаря высветил в дверном проеме силуэт Жавео Мутева — бывшего секретаря кардинал-губернатора Ут-Гена, ставшего в верховном викариате влиятельной персоной. На фоне черных одежд и кожи выделялись только белки его глаз и зубы; казалось, он облачился в саму окружающую тьму. Темные губы викария изогнулись в жестокой ухмылке.
— У моих братьев-викариев появились касающиеся вас вопросы, Ваше Святейшество, — продолжал Жавео Мутева. — Поэтому они упросили меня последовать за вами, и мне в целях этой задачи пришлось заставить замолчать кое-кого из ваших слуг…
— Адаман Муралл?
— Нет-нет, не волнуйтесь: вашего драгоценного Адамана не было в городе, и он, во всяком случае, полезнее нам живым… пока что. С другой стороны, теперь вы узнали слишком много, чтобы верховный викариат продолжал поддерживать вас как понтифика.
— Что означает…?
— Что я вынужден прикончить вас, Ваше Святейшество! Точно так же, как вы отправили на тот свет мерзкого старика, который правил до вас нашей святейшей церковью. Вы слишком быстро отреклись от своих союзников. Вы нас использовали, а затем бросились искать способов избежать ментальной инквизиции, а следовательно — нашего контроля. Мы думали — и я первый, — что наше сотрудничество будет плодотворным. Мы ошибались. Сегодня я узнал, откуда у вас внезапная тяга к скрытности и интригам…
С этими словами он вытащил оружие из бокового кармана своей черной рясы и нацелил ствол в грудь муффия, который окаменел и даже не погасил рефлекторно фонаря.
— Вы и ваши товарищи вместе с Гипонеросом действуете во зло человечеству, — слабым голосом возразил Барофиль Двадцать пятый.
— Помилуйте, Ваше Святейшество, избавьте меня от нравоучений! Вы говорите устами мертвеца, нечестивца, безбожника — по его же свидетельству. Дайте только восстановить царство Истинного Слова по всей империи Ангов — от скаитов Гипонероса мы избавимся.
— Да что вы о них знаете? Что вы знаете об изначальном Слове Крейцевом?
— Учению нашего основателя уже несколько десятков столетий, и нам пора адаптировать его под наше время. Что до скаитов, нам не требуется в них разбираться, чтобы оценить их преданность по достоинству. Нам не придется выкапывать из могилы замороженные лоскуты кожи и искать отпечатки ваших пальцев, доказывая, что это на вас вина за смерть древнего монстра, или вытаскивать голографическую запись с места действия. И — тем лучше, копаться в подобных потрохах мне противно! Недолгим будет ваше правление. Церковь не успеет вас оценить… да и горевать по вам не станет, если уж на то пошло. Уже готовы улики, которые потянут на дно вашего маленького протеже, Адамана Муралла. Причины? Ревность отвергнутого любовника. Никто не удивится: все знают, что вы в близких отношениях… Его осудят на муки медленного огненного креста, а мы больше не станем рисковать, усаживая Маркитоля на престол Церкви. Мы уже наметили вашего преемника: чистокровный сиракузянин, родом из знатной семьи, человек надежный.
— Что, крепко его прихватили? И за что, за мошонку?
На губах брата Жавео расцвела ядовитая улыбка. Как и все викарии, он не терпел намеков на свою ущербность.
— Уже дважды за вторую ночь приходится с вами прощаться, Фрасист Богх! — злобно бросил он.
Его указательный палец напрягся на спусковом крючке оружия. Муффий недооценил викариев, и немного поздновато сообразил, что это была ошибка. Ловушка захлопывалась. Словно невидимая рука стиснула внутренности Барофиля. Он напряг мышцы таза, чтобы не расстаться с содержимым мочевого пузыря.
Тьму вспорола ослепительная вспышка. Глаза Жавео Мутева запредельно распахнулись, а темное лицо превратилось в маску ужаса и неверия. Он покачался, прежде чем запрокинуться назад и тяжело рухнуть на сырую землю коридора. По застойному воздуху подвала пошел запах обугленной плоти.
Перескочив через неподвижное тело, в подвал влетел вооруженный человек. Из длинного ствола волнобоя в его руке курился черный дымок.
— Хвала Крейцу! — воскликнул он. — Я вовремя!
Муффию потребовалось несколько секунд, чтобы признать новоприбывшего — главного садовника епископского дворца, уроженца сиракузского спутника Осгор, работавшего на Церковь добрых сорок стандартных лет. Грубые черты, румяное лицо без пудры, внушительное телосложение и мощные руки садовника плохо вязались с роскошными шелковыми туфлями, розовато-лиловым облеганом и накидкой из живой ткани.
— Кабы я нарушил свое обещание, Барофиль Двадцать Четвертый из ада бы вернулся и меня расчехвостил! — зарокотал он. — Я вот уже три года как еженощно дежурю в библиотеке, чтоб вас прикрывать, и надо же было именно сегодня мне прикорнуть! Хорошо хоть, волновой детектор меня разбудил! Я Мальтус Хактар, с Осгора.
— Разбудил волновой детектор? — пробормотал муффий, не в силах собраться с мыслями.
Шеф-садовник вытащил из кармана накидки маленькое устройство, на котором слабо помаргивали крошечные никтроновые лампочки.
— Маленькое сокровище, подарок Двадцать Четвертого! Запрограммирован пропускать без внимания только двух человек, то есть вас и меня, Ваше Святейшество, в радиусе пяти километров. Он сработал, как только обнаружил появление этого безъяицего, и привел меня сюда. Он так разжужжался, что у него практически сели батареи…
— Ну, сын мой, без твоего вмешательства… — дрожащим голосом начал муффий.
— Надо передавить всех этих кастратов как скорпионов! — перебил его Мальтус Хактар.
Он сердито ткнул пальцем в сторону трупа Жавео Мутева, между плеч которого волна высокой плотности выбила воронку пятнадцати с лишним сантиметров в диаметре.
— С той разницей, простите уж за прямоту, что у этих проклятых викариев жала-то больше и нет…
Глава 3
Окована стужей подружка, взгляну — и меня леденит,
Опоен я смехом подружки, звенит он в ушах и звенит.
Сияют глаза у подружки, да веками скрыты они,
Мерцают на челке подружки таинственных солнц огни.
Лежит недвижима подружка, как будто нежива она,
Глядит на меня оттуда подружка, где страшная белизна.
Ее побледневшие губы не вымолвят слова, о нет,
Но через пространство и время я слышу подружки привет.
…
«Песня отлучившегося», принадлежит неизвестному c Ут-Гена, переведена Мессаудином Джу-Пьетом, сиракузским поэтом первого периода постанговской империи.
С лазурного неба вовсю сияло солнце, только на сердце у Жека Ат-Скина, сидящего на берегу ручья, в котором они купались с Йеллью, было пасмурно.
