Глава 25
Отдайся Дэва.
Первая заповедь дэвической религии. Дэва — это сущность, состоящая из нескольких верующих, которые молятся вместе.
Будь.
Девять Евангелий Эфрена, «Добрые советы»
— Антра! Сосредоточьтесь на антре!
Властный голос Шари вернул им спокойствие. Махди почувствовал, как маленькая рука Тау Фраима и ледяная — Оники, — расслабились в его ладонях. Они вызвали звук жизни и хор дэва возобновился. Сан-Франциско и Феникс перестали ненавидеть гоков вокруг себя; Жек перестал ненавидеть Фрасиста Богха, этого фанатичного кардинала, который приказал затопить газом Северный Террариум Анжора и убил его старого друга Артака; У Паньли перестал ненавидеть четырех старикашек, извративших абсуратское учение ради личной выгоды, и Жанкла Нануфу, монстра, который втянул его в поимку и торговлю детишками Шестого Кольца; Гэ перестала ненавидеть мужчин, которые использовали ее тело, чтобы удовлетворить свои животные позывы, и касты, которые привели ее народ к исчезновению в космосе; Фрасист Богх перестал ненавидеть свою мать и своих наставников-крейциан из школ священной пропаганды; Оники перестала ненавидеть принца, который в стенах монастыря украл у нее девственность, и матрион, которые приговорили ее к унизительному изгнанию на Пзалион; Тау Фраим перестал ненавидеть такого отца, что бросил его расти среди коралловых змей, и такую мать-изгнанницу, из-за которой он вел жизнь парии; Йелль перестала ненавидеть человечество, которое ничего не слышало, не видело, не чувствовало, и Жека, который слишком быстро вырос; Афикит перестала ненавидеть своего отца, Шри Алексу, и своего мужа, преобразившегося в машину с руками холодными как у мертвеца; Шари перестал ненавидеть себя за то, что пренебрег всеми уроками горного безумца и отпустил Тиксу одного навстречу Гипонеросу.
Антра восстановила тишину и призвала их слиться в дэва.
Несотворенный пошел в новое наступление. Он не мог допустить роста энергии новой сущности, образованной одиннадцатью людьми-истоками, чей жар и творческое напряжение ослабляли его. Он искал уязвимые места, воскрешал страхи, раздувал обиды, и снова круг разорвался.
— Вы сознаете мою мощь, — повторил Тиксу.
Эта фраза, подсказанная материнскими платами, должна была дополнительно действовать на подсознание — подорвать их уверенность, подточить их защиту, заградить им путь к истокам.
Скрывая очертания и звезды, вокруг них сгущался мрак. Земля под ногами истаивала, и им чудилось, словно они плывут над океаном пустоты. Лишь продолжали сиять цветы на кусте безумца.
— Вы сознаете мою мощь.
Несотворенный не сеял смерти, потому что и смерть была напряжением, фазой цикла, он сеял ничто, не-бытие, не-сущность.
— Антра! — закричал Шари.
От звука жизни осталась всего лишь далекая вибрация, медленно угасающая волна. Стирание шло без боли, без отчаяния, с безразличием, слегка приправленным тоской, сожалением.
Из руки Тиксу в Афикит струился холод небытия — из руки, которую она сжимала множество раз и которая так часто несла ей любовь и тепло. Ей казалось, что она жила только ради этого финала, ради этого отказа от всего. Люди со своими нелепыми страстями скоро исчезнут, и она этому не станет препятствовать. Что за важность? Не останется никого, кто бы помнил о ней: проклинал ее, презрительно выплевывал ее имя. Она приоткрыла глаза и оглядела лица своих товарищей в ласкающем свете от куста. Они не выражали ничего, кроме безропотности, между ними не пролегало ничего, кроме пропасти безразличия. Пропали все ее материнские чувства к Йелли, плоти от ее плоти. Желание оставило ее, сказал миссионер из Бавало. Действие растений Тропиков прошло.
Они исчезнут раньше, чем увидят индисские анналы. Что за важность? Вместе с ними исчезнет ковчег человеческого творения, и пройдут миллионы и миллионы лет, прежде чем осколок памяти решит воссоздать всю ткань.
Шум блуфа звучал так громко, что заглушал вибрацию антры. Йелль не чувствовала ни паники, ни трепета. Блуф начинал пожирать ее, но неоткуда было взяться позыву избежать этой страшной участи. Она, конечно, не планировала оказаться в утробе небытия, она вообще не планировала прощаться с жизнью, проникнутая ощущением бессмертия, паря в неизменности настоящего. Кто бы теперь внушил ей решимость секунду за секундой перекраивать вечность? Жек? Она не была уверена, что он в силах ее понять. Ей не суждено никогда идти в ногу с другими людьми — она всегда шла на шаг впереди, всегда терзаемая этими ужасающими прозрениями, которые не давали ей ни минуты покоя. Только пустота обещала ей безмятежность духа.
— Вы сознаете мою мощь.
Оники всю жизнь готовилась к растворению в небытии. Она никогда не осмеливалась занять принадлежащего ей места, будь то среди тутталок, будь то в коралловом щите, будь то рядом с ее принцем или сыном. Она всегда была лишь тенью, бестелесным существом, гостьей, отказавшейся усесться за общий стол, женщиной, заслонившейся просвечивающей ширмой своего служения другим. Она исполняла волю своих родителей, волю матрион, волю своего принца, желания своего сына, волю Несотворенного… Было ли в этой вселенной место для той, у которой не было своей собственной воли?
— Вы сознаете мою мощь.
Сан-Франциско никогда не будет князем Жер-Залема, признанного и уважаемого своим народом. Земляки отвергли его, изгнали, приговорили к гибели от клыков диких медвигров в Цирке Плача. Американское племя испарилось в пространство вместе с другими племенами, и ни его голова, ни его сердце не желали властвовать над пустотой. Так пусть над ним властвует пустота.
— Вы сознаете мою мощь.
Гэ скоро присоединится к своим. И не присоединится, потому что нельзя присоединиться к тем, кого больше не существует; она будет сопровождать их вечно в безбрежной пустоте, как они сопровождали ее в космосе тысячи лет Д.С.В. Долгое странствие «Эль Гуазера» оказалось лишь предвосхищением конца, сном-предчувствием старого безумца с Земли. Гэ мельком увидела лицо Фрасиста, такое светлое в сиянии цветов на кусте. Она была благодарна ему за те несколько мгновений счастья, которые он подарил ей, за те краткие и неистовые ослепительные вспышки, которые предшествовали угасанию ее света.
— Вы сознаете мою мощь.
Кхи столкнулась с тем, кто оказался ее, и У Паньли оставалось только склониться. Ему наконец открылась абсурдность его жизни. Каждый раз, когда он испускал крик смерти — это осквернение первоэнергии, — он превращался в ревностного слугу Несотворенного, он подготавливал приход пустоты. Каждый раз, когда он закидывал в клетку ребенка на Шестом кольце, он сеял семена небытия на человеческой земле. Две важнейших дороги в его жизни — идеалы рыцарства и ужас набегов — приводили к одному итогу. Какой интерес в продолжении пути? Не лучше ли сложить оружие, погрузиться в забвение — полное, успокаивающее? Он умолял Катьяж простить ему его неудачу.
