Грани стен и потолка колебались, меняли площадь и очертания, а ослепительные лучи, падающие из невидимых слуховых окон, вычерчивали запутанные мгновенно гаснущие фигуры.
— Дэва, — прошептал Шари, — искры творения…
Жек сосредоточил внимание на одной из граней и сразу ощутил, что в ней живет мир, населенный миллионами мужчин и женщин. Он слышал миллионы голосов, чувствовал миллионы дыханий, всем существом проникся их страхами и невзгодами. Сотни тысячелетий назад они впали в полное забвение собственной натуры, вручили непомерную власть над своей судьбой внешним силам. Они утеряли путь к своим истокам, они забыли о пламени жизни, сиявшем в ковчеге с незапамятных времен. Запуганные смертью, ибо слушались только собственных чувств, они винили в своих несчастьях друг дружку и хватались за любой предлог, чтобы друг дружку убивать.
Блуфу оставалось лишь проникать в уязвимые точки человечества. Как несколькими мгновениями раньше, на тропе света, Несотворенный принялся разделять, разрознивать, разъединять. Ему удалось стреножить человека, принизить создателя до уровня его творения, сдавить его границами пространства и времени; а затем достаточно было использовать изобретательность человека в своих интересах — для штамповки его собственных клонов.
Жек отчетливо ощутил дрожь искр, задуваемых невидимой пастью. Создания Бесформенного — Скаиты Гипонероса — губили труды, длившиеся миллионы лет, с начала начал, когда лихорадочный жар первых двенадцати искр породил волны и формы. Они стирали из памяти людей нетленное, стирали беспощадно, но делали это мягко и безболезненно, потому что страдание порождает контраст и следующую за ним двойственность, творческое напряжение.
Не в силах больше выносить ужасной, сдавливающей горло муки, Жек отвернулся и заглянул в иную грань. В ней развернулся другой мир, другая цивилизация, другой климат, другие цвета, другие запахи, но и здесь господствовало неотвязное ощущение, что наступает вечная ночь.
— Такого ужасного исхода должны были не допустить звенья Индды, — сказал Шари, будто приглядывал за духовными странствиями Жека. — За то, чтобы люди возвращались на пути своей истинной природы, отвечали мастера, но век за веком они и сами отходили с тропы вбок. Другие — пророки, провидцы, — улавливали вибрации анналов и передавали фрагменты Слова своим современникам, но в их речи вкрадывалось Несотворенное, и в получавшихся у их последователей фанатичных религиях от них оставались лишь имена.
— Почему ушел горный безумец? — дрожащим от подавляемого отчаяния голосом спросил Жек. — Он бы мог помочь нам…
— Он отодвигал крайние сроки сколько мог, но настал предел его человеческому циклу, — ответил Шари. — Безумец вышел далеко за рамки своих полномочий. Он услышал зов других миров, достиг другого статуса, и его вмешательство в человеческие дела обернулось бы угрозой и его народу, и ему самому. Теперь нам не на кого рассчитывать, кроме самих себя, Жек. Ставки и рискованные, и одновременно возбуждают.
— Что будем делать?
— Объединимся, сформируем неделимое целое и спустимся в тончайшие механизмы творения. Быть может, нас услышат и мы получим ответ яснее того, что давали мне, когда я пробовал в одиночку. Ты готов?
Жек утвердительно моргнул. Они взялись за руки и вызвали внутреннее безмолвие. Им не потребовалось призывать антру, вполне хватало дать себя увлечь вибрациям Слова, звуку жизни, неумолчному хору, возносящемуся в нефе.
*
Жек обнаружил, что оказался в комнате со стенами, покрытыми гладким материалом, похожим на металл. Под низким потолком плавал погашенный светошар. Несмотря на темноту, Жек ясно различал очертания. Сам он был нематериален: парил, летучий, как воздух, над четырьмя продолговатыми прозрачными коробами, внутри которых покоились неподвижные тела. Первой он узнал Найю Фикит, и был поражен ее красотой, усиливавшейся странной безмятежностью лица. Потом признал Феникс — пряди ее черных волос замерли на сосках грудей. Вид Сан-Франциско, оцепеневшего в стеклянной тюрьме, вызвал у Жека бурю чувств, тем более душераздирающих, что он не мог выплакаться, чтобы полегчало. Они разделяли боль странствий и изгнания, и на какие-то секунды анжорца унес поток воспоминаний, которые связывали его с князем Жер-Залема.
Наконец он посмотрел на Йелль. Ее волосы застыли вокруг головы вспенившимся золотым облаком. Йелль умудрялась сохранять насупленный вид и в ледяном сне. Румянец ее кожи слегка разбавил зеленоватый оттенок, закрытые веки исчертили темные жилки. Манеру, в которой уложили девочку бальзамировщики, Жек посчитал отвратительной: могли бы хотя бы прикрыть бесстыдную выпуклость ее вульвы, которую не прикрывал от взглядов ни единый волосок, не в пример взрослым. Она казалась меньше, чем в его воспоминаниях, — но, вероятно, оттого, что за три года спячки не подросла.
Ему внезапно захотелось ласково погладить ее лоб, однако дальше намерения дело пойти не смогло, поскольку бестелесному не дано вмешиваться в сферу материального. Он долго парил над саркофагом, разрываясь между радостью снова видеть ее и огорчением от невозможности прикоснуться к ней.
Внезапно распахнулся дверной люк. Шар налился белым светом и занял место над саркофагами. Бездумный рефлекс заставил Жека искать укрытие; затем он вспомнил, что нематериален, что двое новоприбывших людей не сумеют его увидеть.
Один был одет в белые рясу и облеган, на его пальце сиял в опталиевом кольце огромный кориндон. Другой, помоложе, поверх темно-синего облегана надел зеленую рясу; его лицо скрывалось под толстым слоем белой пудры, а из-под капюшона выбивались два завитых локона. Похотливый взгляд, которым тот окинул тело Йелли, Жеку не понравился.
Анжорец спросил у себя: чего ради индисские анналы отправили его в эту комнату? Здесь он не найдет ни решения, ни ответа. Всевидящий и всезнающий (а впечатление складывалось именно такое) Шари, наверное, пользовался подобного рода бестелесными трансфертами для рекогносцировок и подготовки следующих операций.
Мужчина в белом опустился на колени с распростертыми руками. Жек интуитивно уловил, что невидимая нить связала этого прелата с четырьмя замороженными телами, что его судьба вливается в их судьбу, как речушка втекает в реку, и что эта река устремлена в океан света.
Второй священник, прислонясь поодаль к стене, исподтишка тоскующе поглядывал на саркофаг Йелли. Его изводили мучительные мысли, не давая ему душевного покоя.
— Разве ты ничего не ощущаешь, мой дорогой Адаман? — вставая, сказал человек в белом.
— Прекратите уже задавать мне этот вопрос, Ваше Святейшество! — раздраженно ответил второй. — Вы прекрасно знаете, что я всего лишь слабый безымянный слуга Крейца!
Жек, хоть и лишился органов чувств, видел и слышал после избавления от своего тела даже лучше, как будто материальная оболочка наконец перестала стеснять его дух.
— Я слышал, что сенешаль Гаркот просил вас вернуть ему этих крио, Ваше Святейшество, — сказал младший. — Что вы ему намерены ответить?
— Я не отдам их ему, — сказал человек в белом.
