Становилось сыро. Трава, по которой вышагивала Салли, уже была мокра от росы. Она подобрала свой саквояж и, не думая, прижала его к груди, словно дитя. В груди родился всхлип.
Его лицо, такое спокойное под дождем, и пепел вокруг…
Волна жалости, горя, любви и тоски поднялась и налегла на стену, возведенную вокруг ее сердца; Салли простонала его имя, вслух, в водовороте отчаяния, который чуть не потопил ее. В последний момент она вцепилась мертвой хваткой в идею, что привела ее сюда, – так утопающий моряк хватается за доску – и волна прошла верхом и отступила.
Надо двигаться… Она снова пошла между деревьев, сосредоточившись на том, что делает: обойти корни, шаг, другой, поднять юбку, чтобы не зацепиться за колючки… Выйдя на дорогу, она уже почти вернула себе самообладание.
Салли отряхнула юбку, поправила плащ и пошла вниз, в долину, навстречу тьме.
Как она и ожидала, ворота были под охраной. А вот размеры места стали для нее неожиданностью, как и массивность чугунных створок, прочность увенчанной остриями ограды, яркость прожекторов, освещавших гравий за ними. Форма охранника с полярной звездой на груди и фуражке, его надменный взгляд, когда он вразвалочку двинулся к воротам, помахивая короткой дубинкой и презрительно щурясь из-под козырька – от всего этого даже ее закрытому наглухо сердцу стало холодно.
– Я хочу видеть мистера Беллмана, – сказала она через прутья.
– Будете ждать тут, пока я не получу приказа впустить вас, – ответил он.
– Тогда будьте добры, сообщите ему, что мисс Локхарт прибыла, чтобы повидаться с ним.
– Мне не положено оставлять пост. И у меня нет инструкций впускать кого бы то ни было.
– Значит, пошлите ему сообщение.
– Не указывайте мне, что делать…
– Видимо, кто-то все-таки должен это сделать. Немедленно пошлите мистеру Беллману сообщение, или он заставит вас пожалеть о своем поведении.
– А если его здесь нет?
– Я видела, как он приехал. Мисс Локхарт хочет его видеть. Сообщите ему, и побыстрее.
Она так на него посмотрела, что через несколько секунд он развернулся и ушел в свою будку. Где-то далеко зазвенел звонок. Он ждал внутри. Вскоре со стороны дома к ним двинулся свет, через минуту превратившийся в лакея с фонарем. Добравшись до ворот, лакей с любопытством посмотрел на Салли, а потом ушел в будку совещаться с охранником.
Наконец они вышли. Охранник отпер ворота, и Салли вошла.
– Я приехала, чтобы встретиться с мистером Беллманом, – бросила она лакею. – Будьте добры, проводите меня к нему.
– Следуйте за мной, мисс. Я узнаю, сможет ли мистер Беллман вас принять.
Охранник запер ворота. Салли зашагала вслед за лакеем по тропинке между паровозными депо и главной веткой, которая вела прямо к дому. Сквозь хруст гравия под ногами она различала шум из ангаров слева: там будто вращались гигантские металлические барабаны, а где-то дальше что-то непрестанно стучало, словно пульс великана. На эти звуки накладывались то грохот молотов, то скрежет металла о камень. Из какого-то здания в стороне от дорожки, где двери (огромные железные щиты на колесиках) были открыты, струился адский красный свет, и летели фонтаны искр: там лили добела раскаленную сталь.
Каждый из этих звуков ранил и пугал. Салли невольно ощущала их бесчеловечность, чудовищность: их издавали инструменты ужасных пыток. Чем дальше они углублялись в этот мир металла, огня и смерти, тем меньше и слабее Салли казалась себе, тем острее мучили ее голод, жажда и усталость, тем сильнее ныла голова и напоминали о себе промокшие ноги. Какой неряхой она, должно быть, сейчас выглядит, какой слабой, какой незначительной…
Однажды она стояла у подножия Шафхаузенского водопада в Швейцарии… Его мощь ошеломила ее, сокрушила. Если бы она упала туда, ее унесло бы в мгновение ока, и никто никогда не нашел бы ее, словно ее и не было на свете. Вот и сейчас она чувствовала то же самое. Гигантское предприятие – миллионы фунтов, необозримые хитросплетения структур, поставок, экономических связей, тайное попустительство великих правительств, сотни, если не тысячи жизней, неразрывно вплетенных во все это… Оно двигалось, работало, жило, и его инерция была несравнимо больше, чем все, что она могла ему противопоставить.
Но это не имело никакого значения.
Впервые со вчерашнего дня она позволила себе подумать о Фреде. Что бы он сделал, столкнись с настолько превосходившей его силой? О, это она знала: он бы хладнокровно оценил расстановку фигур, и если бы противник оказался сильнее – что ж, он бы просто принял это во внимание. Колебаться бы он не стал, лишь рассмеялся бы радостно и все равно бросился в атаку. Боже, как она любила эту его холодную отвагу! Никакого безрассудства, никогда – он всегда все понимал, словно жил более осознанной жизнью, чем кто угодно в этом мире. Он всегда знал… Для того, что он сделал в горящем доме, была нужна храбрость. Так много храбрости!
Она споткнулась и вдруг беспомощно заплакала – на темной тропинке, вцепившись в свой саквояж, сотрясаясь от душивших ее рыданий, а лакей стоял чуть поодаль, держа фонарь. Через минуту (две? три?..) она взяла себя в руки, промокнула глаза изорванным платком и кивнула в знак того, что готова идти дальше.
Да, думала она, именно так Фред бы и поступил: оценил силы и все равно напал, и сделал бы это весело. Вот и она так поступит – потому что любит его, любит милого Фреда. Она сделает это, чтобы быть достойной его. Она выйдет на Беллмана, хотя сама смертельно этого боится. Она будет, как Фред, и не выкажет страха, хотя с каждым шагом страх все сильнее вгрызался в ее внутренности. На самом деле она едва переставляла ноги.
Но все-таки переставляла. И так, с высоко поднятой головой, с мокрыми от слез щеками, Салли поднялась по ступеням вслед за лакеем и вступила в жилище Акселя Беллмана.
Утром в воскресенье Джим Тейлор проснулся с мигренью и обнаружил, что вдобавок еще и ногу просто разрывает от боли. Кое-как усевшись на постели, он с удивлением осознал, что нога до колена в гипсе.
Обстановка вокруг была незнакомая. С минуту он вообще ничего не мог вспомнить. Затем память вернулась – какая-то ее часть, – и он рухнул обратно в подушки и закрыл глаза, но лишь на мгновение. Фредерик пошел обратно за этой сумасшедшей сукой, Изабель Мередит… Он, Джим, стряхнул с себя не то Уэбстера, не то Маккиннона, а может и еще кого-то, и хотел ринуться следом… Тут воспоминания обрывались.
Он снова сел. Кровать стояла в удобной, даже роскошной комнате, которую он видел впервые в жизни. За окном шумела улица, катились экипажи, раскачивалось дерево… Да где же он, черт побери?
– Эй! – заорал Джим.
Рядом с кроватью обнаружился шнурок звонка, за который он резко дернул, потом попытался спустить ноги с постели, но боль в два счета заставила его отказаться от этой идеи, и он снова закричал:
– Эй! Фред! Мистер Уэбстер! Кто-нибудь!
