В общем, Аделаида быстро сдружилась с Розой и Тремблером, но с Салли ей было неловко, и она замолкала, едва они оставались наедине. Это могло бы быть неприятно, если бы Роза не старалась сгладить ситуацию, непременно вовлекая ее в разговоры с Аделаидой и советуясь с ней наедине о будущем девочки.
– Ты знаешь, что она никогда ничему не училась? – сказала она однажды. – Она даже не знает названий районов Лондона, кроме Уоппинга и Шедвелла, она даже не знает, как зовут королеву! Салли, почему бы тебе не научить ее писать, читать и так далее?
– Мне кажется, у меня не получится…
– С чего это? Конечно, получится. Ты сделаешь это лучше всех.
– Она меня боится.
– Она боится не тебя, а за тебя, потому что все время помнит, что сказала миссис Холланд. И за своего джентльмена, за Мэтью. Она раз по двадцать за день бегает его проведать. Просто сидит и держит за руку, а потом снова убегает…
Мэтью Бедвелл спал до самого утра воскресенья, а разбудил его не кто иной, как Аделаида. Но он был настолько сбит с толку, что долго не мог понять, где он и что произошло. Салли зашла к нему, когда он пил чай, но он не рассказал ей ничего. Он говорил: «Не знаю», или «Я забыл», или «Память отшибло» и, несмотря на все ее усилия и подсказки вроде имени отца, названия его компании, корабля, так ничего и не вспомнил. Только слова «семь блаженств» нашли в нем какой-то отклик, но не слишком обнадеживающий: Бедвелл мгновенно вспотел, и тот слабый румянец, который появился у него на щеках, сменился смертельной бледностью, его трясло и корчило. И Фредерик посоветовал ей пока не заговаривать об этом.
В субботу Салли отправилась на встречу с Джимом и рассказала все последние новости. Когда же он услышал историю освобождения Бедвелла и Аделаиды, он чуть не плакал от досады, что пропустил такое, и пообещал, что придет к ним, как только сможет, посмотреть, что это у нее появились за новые друзья. «Никогда не знаешь, кому можно доверять», – добавил он.
Казалось, Джим хотел добавить что-то еще. Два или три раза он было пытался заговорить, но каждый раз, мотнув головой, умолкал. Наконец Салли спросила:
– Да в чем дело, Джим? Ты что-то выяснил? Скажи мне, ради бога!
Но он молчал.
– Это подождет, – только и сказал он. – Ничего, не скиснет.
В эти же выходные были сняты первые художественные и драматические стереографии. Оказалось, это куда проще, чем думала Салли. Стереокамера отличалась от обыкновенной двумя линзами, расставленными на таком же расстоянии, что и глаза человека, и каждая запечатлевала свое изображение. Фотографии, напечатанные рядом, нужно было рассматривать сквозь стереоскоп, который представлял собою устройство с двумя линзами, расположенными под таким углом, чтобы эти изображения сливались в одно, и тогда зритель видел трехмерную картину. Ощущение было волшебным.
Фредерик решил начать с отдельных комических фотографий. Одна называлась «Ужасающее открытие на кухне» и изображала падающую в обморок хозяйку и ее потрясенного мужа, глядящих в ту сторону, куда указывала кухарка: буфет, откуда выползала дюжина черных тараканов, каждый величиной с гуся. Аделаида вырезала их из коричневой бумаги и покрасила чернилами. Тремблер хотел, чтобы Аделаида тоже снялась, поэтому его нарядили, ее посадили к нему на колено – и получилась иллюстрация к сентиментальной песенке. «Очаровательно», – говорил Фредерик.
Так прошли выходные.
Между тем в другой части Лондона дела обстояли не столь безмятежно.
Мистеру Берри, например, пришлось совсем несладко. Миссис Холланд приспособила его сразу и под столяра, и под плотника, и под горничную, заставив ликвидировать разгром, учиненный в передней, и сделать новые перила; но едва он попытался жаловаться, как миссис Холланд, смерив его уничтожающим взглядом, выложила все, что она о нем думала:
– Громадный, здоровый мужлан, спасовавший перед каким-то дохляком, да к тому же еще и напичканным опиумом! Черт возьми, просто страшно представить, как бы вы справлялись с чем-нибудь посерьезнее, например с тараканом!
– Да ладно вам, миссис Холланд! – простонал великан, приколачивая доску к двери. – Он, должно быть, настоящий боксер. Стыдного нет, если тебя поколотят по-ученому. Видно, что ему приходилось драться с лучшими бойцами.
– Да, а теперь пришлось с худшими, вот и все! Даже крошка Аделаида и та лучше бы его отдраила. Эх, мистер Берри, крепко же вам придется попотеть, чтобы сквитаться. Кончайте скорее с дверью. Вас еще ждет куча нечищеной картошки во дворе.
Мистер Берри проборматал что-то, но она ничего не услышала. Он не осмеливался рассказать ей, чему он стал свидетелем на кухне. Насколько она знала, Аделаида просто сбежала; но неожиданное появление фотографа из Суэлнеса снова навело ее на мысли о Салли. Итак, эта девчонка тоже интересуется Бедвеллом. Но еще больше ее беспокоила та бессмыслица, которую Салли ей подсунула вместо точного местонахождения рубина. Теперь-то уж он у нее, где ж ему быть еще? Ладно, от миссис Холланд еще никому не удавалось спрятаться. А там, где Салли, там и фотограф, и Бедвелл, и ее удача.
Досада ее росла, а с ней и количество работы у мистера Берри. Его выходные определенно прошли довольно уныло.
Но все-таки самым обеспокоенным человеком в Лондоне был Сэмюэл Шелби. Расставшись с пятьюдесятью фунтами, а взамен получив только обещание миссис Холланд скоро вернуться и продолжить переговоры, он впал в глубокое уныние.
Он разругался с женой и дочерью, кричал на слуг, бил кошку и необычайно рано скрылся в бильярдной комнате своего дома в Дэлстоне. Сэмюэл Шелби надел вельветовую домашнюю куртку малинового цвета, налил большую рюмку бренди и начал гонять шары, прикидывая, как бы ему расстроить планы этой шантажистки.
Но он не мог проникнуть в ее мысли, поэтому не знал, чего ждать от нее дальше.
Ко всему прочему, он не представлял, как много она знает. Гибель «Лавинии» и мошеннический страховой иск – это уже довольно много и довольно опасно; но прочие дела, центр всех махинаций, то, до чего докопался Локхарт, – об этом она не упоминала.
Может быть, она не знает?
В конце концов, пятьдесят фунтов – ничтожные деньги по сравнению с величиной той суммы, которая тут замешана.
Или она отложила это до следующего визита?
Или ее информатор скрывал эти сведения ради какой-то собственной цели?
Черт возьми!
Он ударил кием по белому шару, промахнулся, пропорол сукно и в ярости швырнул его об стену, прежде чем повалиться в кресло.
Девчонка? Дочь Локхарта… Уж не она ли разболтала?
Неизвестно.
Конторский мальчишка? Портье? Нет, невозможно. Единственный в конторе, кто знал всю эту историю, был Хиггс, и Хиггс…
Хиггс умер. Пока девчонка с ним разговаривала. Умер от испуга, если верить старшему клерку, который подслушал врача. Значит, она сказала что-то такое, что напугало Хиггса, что-то такое, о чем написал ей отец; и Хиггс, вместо того чтобы выкрутиться, предпочел сдохнуть как собака. От испуга!
