Зато Фредерик справа как всегда был совершенно спокоен. Салли увидела на его лице выражение детского удовольствия и невольно улыбнулась в ответ. Фред подмигнул ей, и тут начался номер.
Маккиннон мог быть кем угодно, но в первую очередь он был великим артистом. Маска оказалась не только способом скрыть личность, но и важной частью того, что он делал на сцене – не менее важной, чем набеленное лицо, с которым он выступал раньше. Он не говорил ни слова, и атмосфера в зале стала совершенно зловещей, и множество трюков с ножами и шпагами, которые все время что-то резали, протыкали, отсекали, только усиливали ее. Пластика, пантомима и гипнотическая, лишенная всякого выражения маска усиливали ощущение опасности и ужаса. Только что веселившаяся публика умолкла, но это был не протест или отвращение. Зрители были объяты благоговейным ужасом. Это касалось и Салли. Что и говорить, Маккиннон был мастером своего дела.
Некоторое время они смотрели на сцену, не в силах отвести взгляд, потом Джим все-таки посмотрел на ложу – и принялся трясти Салли за рукав.
– Они ушли! – прошипел он ей на ухо.
Она встревоженно обернулась: ложа и правда опустела. Джим выругался. Фред наконец оторвался от сцены.
– А они соображают лучше нас, – вполголоса заметил он. – Черт, наверняка они уже за сценой. Джим, как только закончится номер, мы должны…
Однако у артиста был припрятан козырь в рукаве. Музыка оборвалась, фокусник высоко поднял руки и встряхнул кистями. Два мерцающих алых полотнища хлынули из манжет и, струясь, упали до самого пола, будто потоки крови.
Свет на сцене погас, весь, кроме тонкого луча, падавшего на фокусника. В зале царила гробовая тишина. Маг подошел к рампе.
– Леди и джентльмены, – произнес он. Это были первые его слова за весь вечер.
Голос у него оказался легким и мелодичным… но он звучал из-под маски, и это придавало ему тревожащую таинственность, словно это был глас божества в древнем храме.
Оркестр молчал. Никто не шевелился. Весь театр затаил дыхание.
– Под этим шелком скрыты два величайших сокровища, – продолжал он. – В одной руке у меня драгоценный камень, бесценный и старинный изумруд, а в другой – нож.
Трепет пробежал по залу.
– Жизнь и смерть, – ровно, гипнотическим голосом говорил Маккиннон. – Изумруд подарит своему владельцу, если тот пожелает его продать, целую жизнь в богатстве и роскоши. Кинжал вонзится в его сердце, даруя смерть. Один из этих подарков, – и только один! – я преподнесу человеку, которому хватит смелости ответить на простой вопрос. Правильный ответ принесет ему изумруд, неправильный – удар ножом. Но сначала взгляните на них.
Он встряхнул левой рукой. Шелк, трепеща и шелестя, стек на пол: из-под него сверкнуло темно-зеленое пламя – это был изумруд размером с куриное яйцо, мерцающий светом, который будто пробивался сквозь толщу воды. Зрители ахнули. Фокусник осторожно положил камень на маленький столик, покрытый черным бархатом.
Затем тряхнул правой рукой, и зрители увидели холодный блеск шестидюймового стального клинка. Фокусник поднял его над полом, взмахнул свободной рукой, и все увидели, что в кончиках его пальцев появился белый носовой платок.
– Кинжал настолько острый, – сказал маг, – что платок будет рассечен надвое под тяжестью своего веса.
Он поднял платок повыше и отпустил. Платок легко спланировал вниз, на лезвие, и упал на пол, разрезанный надвое. Зал снова ахнул, и на сей раз в этом вздохе слышался страх. Салли тоже была зачарована происходящим. Она сердито тряхнула головой и сжала кулаки. Куда девались те люди из ложи? Может, они уже в кулисах?
– Смерть от этого кинжала, – говорил Маккиннон, – будет легкой и нежной, как шелк. Подумайте о недугах, причиняющих боль, о муках старости, об отчаянии нищеты… Они не коснутся вас, они будут изгнаны навсегда! Воистину этот дар не менее велик. И, может быть, даже превосходит первый.
Он положил кинжал рядом с изумрудом и отступил на шаг.
– Я сделаю это, – объявил он. – Здесь и сейчас, прямо на сцене, на глазах у шестисот свидетелей, а потом буду повешен. Я отдаю себе отчет в своих действиях. Я готов. Выбор труден, я не жду немедленного ответа. Вот эти часы отмерят нам две минуты.
За его спиной из темноты возник освещенный циферблат огромных часов. Стрелки замерли за две минуты до полуночи.
– Я заведу часы и буду ждать. Если по истечении этого времени никто не вызовется, я заберу дары, и представление закончится. На завтрашнем спектакле я повторю свое предложение, и так до тех пор, пока кто-нибудь его не примет. Посмотрим же, осмелится ли кто-нибудь из вас сделать это сегодня. Осталось лишь задать вопрос. Он очень прост: как мое настоящее имя?
Он замолчал. Слышно было лишь, как тихо шипит газ в светильниках. Первый внезапный удар часов было слышно в каждом уголке зала.
Секундная стрелка тронулась в путь. Никто не шевелился. Маккиннон стоял на сцене, будто статуя. Его фигура была так же неподвижна, как и лицо, скрытое маской. В зале молчали, молчал оркестр, молчали за сценой. Часы тикали. Гости из ложи наверняка ждали в кулисах, тоже растерявшись от сюрприза, который приготовил Маккиннон… Но вечно они ждать не будут, а минута уже истекла.
Сидеть в зале больше нет смысла, решила Салли.
– Мы должны это сделать, – прошептала она, посмотрев на Фреда и Джима.
Фред кивнул.
Она открыла сумочку, достала листок бумаги и карандаш, которые всегда были у нее наготове, и что-то быстро нацарапала. Руки у нее тряслись, она чувствовала напряжение публики – напряжение и веру в то, что изумруд настоящий, что фокусник и правда пустит в ход кинжал, что жизнь и смерть действительно зависят от исхода номера.
Стрелка часов почти дошла до двенадцати. В зале послышались прерывистые вздохи – люди едва переводили дух. Салли еще раз посмотрела на Фреда и Джима, убедилась, что они готовы, и встала.
– Я отвечу на вопрос, – объявила она.
Мгновение спустя ударили часы, но этого уже никто не услышал. Гул облегчения поднялся в зале. Все головы повернулись, все лица обратились к ней – белки широко распахнутых глаз мерцали в полумраке.
– Ну, слава богу! – крикнул кто-то, и среди зрителей поднялась волна грубого и хриплого ликования.
Салли медленно двинулась через партер к конферансье, ожидавшему ее у ступенек, ведущих на сцену. Воспользовавшись тем, что все аплодировали, глядя на сцену, Джим и Фред незаметно проскользнули в дверь служебного хода. Впрочем, следить за ними Салли было некогда, все ее внимание было отдано Маккиннону.
Конферансье подал ей руку. Стоило ей ступить на сцену, как аплодисменты стихли. Безмолвие, накрывшее зал, было тяжелее прежнего. Салли пошла вперед. Уиндлшем тоже где-то здесь, прячется в тенях, подумала она… и он знает, кто я, даже если другие не знают.
– Итак, – молвил Маккиннон, когда она остановилась в паре ярдов от него. – Вот и ответ. Женщина явилась, чтобы встретить свою судьбу. Услышьте же все – как меня зовут?
