Ехали мы всего минут десять, но я понятия не имел, где мы. Мы остановились возле дома, и полицейские вытащили меня из машины и потащили к входной двери. Нажали на дверной звонок, и открыла женщина средних лет.
«Поймали мы вашего грабителя, милочка, – сказал один из полицейских – Подтверждаете, что это он?»
Женщина мельком взглянула на меня. Поскольку у меня были волосы до плеч и пальто елочкой, я выглядел весьма узнаваемо.
«Кого вы мне привели? Это же не он!» – выпалила она, развернулась и закрыла дверь.
Полицейские переглянулись, пожали плечами, отпустили меня и ушли, а я тащился позади. Они открыли двери патрульной машины.
– Эй! А я? – спросил я их.
– Что ты?
– Я не знаю, где я. Можете меня подбросить туда, откуда забрали?
– Не наши проблемы, дружок, – сказал один из них, и они сели в машину и уехали. А я полчаса бродил, не зная, куда идти, пока не сориентировался и в 2 часа утра не добрел до дома. Такая она, квартальная полиция 1970-х!
Я хоть и знал, что гей, но некоторое время в душе это отрицал. Я не считал, что в геях что-то не так, я просто не хотел быть одним из них – вероятно, чувствовал, что впоследствии буду испытывать смятение и боль.
А это значило, что я по-прежнему иногда развлекался с девушками. У друга Сью была сестра Марджи, и она частенько зависала в доме Кена, когда и я там тусовался. Очень милая и тихая и любила Judas Priest.
Мы с Марджи обнимались и занимались петтингом на диване. Мне нравилось, и я даже возбуждался, но мне всегда было этого мало. К тому же в голове звучал голос: «Послушай, что ты творишь? Ты же гей!»
Однажды вечером мы подгадали, что останемся с Марджи у Кена в гостевой комнате. Я шел туда, полный намерений: «Ладно, может быть, сегодня я лишусь девственности с женщиной!» Все, как обычно, сидели за столом, а когда настало время ложиться спать, Кен отвел меня в сторонку.
«Когда поднимешься в комнату, загляни под подушку!» – прошептал он.
Пока Марджи принимала душ, я так и сделал. Кен оставил мне презерватив. Я понятия не имел, как реагировать. Даже решил, что Кен перегнул палку, но я понимал, что он хотел по-дружески помочь. Когда Марджи пришла в кровать, мы еще немного покувыркались… и все. Презерватив не понадобился.
И я решил перестать морочить Марджи голову: я был геем, и все. Она мне нравилась, и я не хотел ее обидеть, но у меня произошел конкретный гормональный и эмоциональный сбой, в чем я совершенно был не готов ей признаться.
Как и большинство парней, я повел себя как засранец. На следующий день после того, как мы провели вместе ночь, я уже сидел на кровати в своей комнате на Келвин-роуд – в воскресенье после обеда – и поигрывал на губной гармошке. В дверь позвонили, и Сью позвала меня с первого этажа.
– Роб! К тебе Марджи пришла!
Черт! Что же делать?
Я паниковал. «Не хочу ее видеть!» – прокричал я, чтобы Сью услышала.
– Эм? Роб, перестань нести чушь, Марджи здесь! Ты спускаешься?
– Нет, не спускаюсь! Не хочу ее видеть!
Мне было 22 года, а вел я себя как жалкий подросток. К счастью, Марджи оказалась гораздо лучше, чем я заслуживал, и мы остались друзьями. Но тело и разум недвусмысленно мне намекали. Очень долгое время я даже не пытался встречаться с женщинами.
А дома в Мейнел-хаус в Бирмингеме, на блат-хате группы у Яна обитал эксцентричный парень, ставший крайне значимой фигурой в истории Judas Priest, – Дэйв «Корки» Корк.
Корки был менеджером группы, хотя никто, честно говоря, не мог сказать, как это случилось. Казалось, он просто с ними зависал, а потом назначил себя на эту должность. Но никто не мог отрицать, что он взялся за работу с огромным энтузиазмом.
Корки был настоящим аферистом – вероятно, каждой группе не хватает такого человека на старте карьеры. Уроженец Уэст-Бромиджа, невысокого роста, полный, раздражительный парнишка с кудрявой шевелюрой, странными усиками, которые, похоже, не росли, и ужасным зрением, поэтому ему приходилось носить очки с толстыми стеклами.
Корки мог заговорить кого угодно. Он был милым жуликом, и его дар убеждения распахивал перед нами двери, которые мы бы в жизни не открыли. Он сказал нам, что в Бирмингеме у него есть офис. Ничего у него не было. Зато была машина, в которой он сидел рядом с телефонной будкой возле пивнушки Beacon в Грэйт Барр. Вместо офисного телефона он давал номер таксофона, сидел в машине, опустив окно, и ждал входящих звонков.
А затем он поднялся еще выше – в буквальном смысле! Корки получил доступ к офисному зданию в центре Бирмингема и каким-то чудом умудрился перенастроить домофон в лифте (который для связи с диспетчером в случае, если застрянешь) для внешних и даже международных звонков. Парень вел серьезные переговоры, катаясь по этажам.
Я услышал, как Корки делает свои плутовские телефонные звонки от нашего имени, и у меня челюсть отвисла «Добрый день! Звоню вам из министерства обороны Бирмингема и являюсь представителем международных артистов Judas Priest! – начинал он. – Это лучшая рок-группа в Британии с огромной армией поклонников».
Корки все заливал и заливал про нас, и у бедного парня на другом конце провода уже в ушах звенело, пока он наконец не сдался, сказав: «Ладно! Ладно! Они могут сыграть в следующий четверг! Заплачу им червонец!» Уверен, мы выжали максимум из своих первых концертов, потому что люди были готовы согласиться на все, лишь бы Корки повесил трубку.
Пришлось признать, что его метод действительно работает. Казалось, Корки знает промоутеров во всех крупных городах и пригородах Великобритании – даже в деревушках. И хотя контракт мы еще не подписали и мало кто про нас знал, от предложений выступить не было отбоя.
Нам каким-то чудом удалось наскрести на покупку фургона «Форд Транзит», и появилось больше возможностей. Теперь у нас был не только балабол Корки, но и свой транспорт, поэтому дела пошли в гору.
Бог знает, сколько часов – дней! – мы провели в этом фургоне в первые месяцы. Мы ехали в Манчестер, или Ньюкасл, или Кардифф, или Халл. Выступали в пабах на севере страны и в общественных клубах. Выступили в «Пещере» в Ливерпуле, и был ажиотаж. В Сент-Олбанс нас тоже всегда хорошо принимали.
Мы отыграли в Сент-Олбанс, а потом я загадил наш фургон. Мы ехали домой после выступления, и я был пьяный в хлам, и вдруг мне приспичило блевануть. Высунул голову из окна… и заблевал всю боковую сторону машины.
– Твою мать, что ты пил, Роб? – спросил меня Кен.
– Бутылочку божоле
[34] и три таблетки диазепама, – промямлил я.
На следующий день пришлось драить фургон, но блевотина въелась, как растворитель. Никак не мог оттереть пятно. Так и ездили. Прекрасно!
