Чи Чи сняла замечательный богемный поп-клип… Хотя, как ни странно, Джимми Айовин клип ненавидел.
– Разве это порно?! – гневно спросил он меня, когда увидел клип.
– Ну не могли же мы снять настоящее порно? – спросил я.
– Могли!
– Его нигде не будут показывать, Джимми!
– Отлично! Я как раз и хотел, чтобы меня запретили!
Всем не угодишь! Клип на песню «I Am a Pig» вышел и стал незначительным хитом в рок-хит-параде Billboard. И 4 февраля 1998 года я поехал на MTV в Нью-Йорк, чтобы рассказать о группе 2wo и продвинуть альбом Voyeurs.
Это интервью изменило мою жизнь.
Я не ехал на новую студию MTV на Бродвее, рядом с Таймс-Сквер, с какой-то определенной целью. И уж точно не собирался признаваться миру в том, что я – гей. Но каким-то образом именно так и получилось.
Я даже не помню имя репортера, но он задал мне вопрос, на который я уже давно привык придумывать разные отмазки. Все касалось слухов и домыслов о моей ориентации, и не хочу ли я прояснить ситуацию и так далее.
Обычно я игнорирую вопрос либо говорю, что это никак не связано с музыкой. Но на этот раз я этого делать не стал.
Я открыл рот… И произнес эти слова.
«Думаю, большинство и так в курсе, что я всю жизнь являюсь геем».
БАБАХ! Я услышал, как у продюсера с грохотом упала папка-планшет.
Ну, я не собирался толкать эту речь, но теперь уже поздно, поэтому чего уж там! Жги, Роб!
«Лишь последние несколько лет мне стало комфортно об этом говорить, – продолжил я, – но эта проблема со мной с тех самых пор, как я понял, что не такой, как все».
Я сидел перед репортером и миллионами телезрителей, в меховой шубе, с тушью на ресницах и с крашеными ногтями. Говорил медленно и выглядел необычно спокойно и умиротворенно, став наконец самим собой. Я был счастлив.
«Может быть, он [проект 2wo] меня подтолкнул, – продолжил я. – Может быть, заставил решиться: "Какого черта? Настало время перестать бояться и сказать, кто я"».
Я улыбнулся репортеру: «А ты разве не знал?»
У него чуть глаза из орбит не вылезли, когда он осознал, что только что стал свидетелем мирового эксклюзивного признания. Он, заикаясь, сказал, что «слышал сплетни», и спросил меня, возможно ли было признаться, еще когда я был в Judas Priest.
«Нет, – ответил я. – Я постоянно себя сдерживал. Позволял себе быть напуганным… в музыкальном мире по-прежнему полно тех, кто испытывает ненависть к гомосексуалистам».
Мы говорили еще около десяти минут. Я посоветовал фанатам переслушать альбомы Priest, чтобы найти в текстах намеки на мою ориентацию. И я выбрал дерзкий тон, поскольку надеялся, что мое признание, возможно, поможет другим геям «в обществе, где к ним до сих пор относятся как к людям второго сорта».
«Среди фанатов тяжелой музыки геев не меньше, чем в любом другом жанре, – заявил я. – Мы везде! С этим нужно смириться».
Все было очень легко и рационально. И лишь когда я закончил интервью и вернулся к себе в отель, меня накрыло:
«Твою мать! Я же только что признался по телику!»
Я двадцать пять лет скрывал правду, вел двойную жизнь… И за какие-то секунды положил этому конец. Вот и все. Конец. Больше не нужно было притворяться, скрываться, отмазываться. Теперь я мог быть собой.
Я сознался. И это было здорово. Как я сказал во время интервью MTV: «Это приятное ощущение. Всем рекомендую».
Столько лет я представлял, что признание приведет к потоку отвращения, концу карьеры и убьет Judas Priest. Но… случилось ровно наоборот. Мне стали приходить письма со всего мира; пришлось даже открыть офис в Финиксе, чтобы справиться с таким количеством писем.
Мне писали и благодарили за то, что я признался, тем самым дав надежду и вдохновение. «Я столько лет скрывал, и ты придал мне сил», – говорили они. Я вдруг осознал, как много геев живут с этой травмой.
Здорово было осознавать, что… больше не нужно прятаться. Одним махом уничтожил все эти косвенные намеки и тех, кто говорил за спиной. Время от времени, приходя в клубы, я слышал: «О, смотри, опять этот пидор!» Ну, теперь я мог ответить: «Этот пидор к вашим услугам!»
Крошечное меньшинство религиозных фанатиков написали мне письма, сказав, что больше никогда не будут слушать мою музыку и я сгорю в аду. Уж как-нибудь без них проживу.
Разумеется, последовала другая, вполне обычная реакция от некоторых фанатов и друзей, которые хорошо меня знали: «Да мы СТО ЛЕТ об этом знаем, чертов идиот!»
Мне позвонила Сью. Поздравила и сказала, что семья рада за меня. Это значило для меня не меньше, чем письма. Мама и папа, сестра и брат – они знали, но теперь узнали официально. Наконец-то!
Я. Признался. Годы тревоги и беспокойства были в прошлом. Точно так же было, когда я прекратил пить и употреблять: ложь и притворство исчезли. Я разорвал путы, которыми сам себя связал, и больше меня ничто не могло ранить. Я был геем и рассказал об этом всему миру. Дело сделано.
После того как я признался, решил дать большое интервью и хотел дать его только одному изданию – «Адвокату», первой гей-газете, которую с таким нетерпением взял в руки в Сан-Франциско более двадцати лет назад. «Если бы я решился признаться пять лет назад, было бы реально сложно, – сказал я, – но сейчас я испытываю те же эмоции, что и мои друзья, когда тоже признались: это ясность разума и умиротворение».
И это правда. Я никогда еще не чувствовал себя сильнее или счастливее. Это чувство и ощущение я испытываю по сей день.
Признание в том, что я гей, было лучшим поступком… Но это не значило, что 2wo добьется успеха. Альбом Voyeurs с треском провалился. Любители техно не врубились, и это был слишком большой уход от Priest и фанатов металла. С точки зрения карьеры я и сам понял, что свернул не туда.
Мы играли по клубам и на американских фестивалях перед электронщиками и любителями танцевальной музыки, и реакция была неоднозначной. Я чувствовал себя не в своей стихии. И в любом случае к этому времени отчаянно хотел вернуться к тому, что знал и любил.
Я хотел снова рубить металл.
2wo поехали в Европу. Это была катастрофа. Мы там практически ничего не продали, но, что хуже, проходил чемпионат мира.
На концерт в театре в Швейцарии мы продали двенадцать билетов, а на разогреве у нас был… телевизор, по которому показывали чемпионат мира. Пришлось посмеяться. Хотя хотелось плакать.
Мы вернулись в США, поджав хвосты, но собирались вернуться в Европу сразу же после участия в полноценном металлическом фестивале. Сидели в отеле Нью-Йорка перед рейсом, и я испытывал большую тревогу.
