Сглатываю и, приоткрывая губы, ртом и носом одновременно медленно вбираю минимальную порцию воздуха.
Знаю, что ее вины в произошедшем нет. Знаю, что не имею права на нее злиться. Знаю, что, напротив, должен успокоить. Вот только… Словно зверь, разодрать ее жажду. Заведомо буду не прав, но, если доберусь, разорву. Да не просто кровь выпью, я ее, мать вашу, сожру до последней косточки. Понимаю это и сам в ужас прихожу.
Нездоровые чувства, эмоции, мироощущения… Кроет меня, устоявшегося прагматика и хладнокровного ублюдка, с такой силой, что в глазах темнеет. Но хуже всего, что за всей этой одуряющей массой трепыхается раздирающая сердце тоска.
Тремор кисти разбивает. Чтобы остановить это, крепче вцепляюсь в руль и на миг перекрываю приток кислорода. Задерживаю дыхание до легкого жжения в груди, а когда снова вдыхаю, кажется, что вместо насыщения внутренности кипятком обдает.
Не думал, что такое возможно.
Что это за наплыв, вашу мать? Откуда столько? Кто отвесил? Куда меня, черт возьми, несет? Как это мирно загасить?
В холле, стоит поймать Катино лицо в ярком свете ламп, грудную клетку в сотый раз тисками сдавливает. Да так, что кости трещат. Сжимаю зубы, смотрю на нее, просто потому что уже не нахожу сил отвернуться. Катерина во мне, очевидно, тоже что-то улавливает. Содрогается, настороженно пятится и все же… Разрывая тишину, пытается перераспределить эмоции, которых у нас на двоих на поверку оказывается критически много:
— Ты ведь знаешь, что я этого не хотела… И если бы не твоя чертова работа, никогда бы никому не позволила! Это все твоя вина, твои долбаные тайны… Я тебя ненавижу! Слышишь меня? Таи-и-и-р-р? Таир… — срывается, в какой-то одуряющий миг растеряв злость. — Гордей… — ласковым тоном сильнее припечатывает, чем предшествующим ему криком.
Сорвавшись с места, Катя сокращает между нами расстояние. Вижу это, просчитываю заранее урон, который она способна нанести, но остановить ее не могу.
Подходит вплотную. Касается ладонями моей груди. Раскатывает по напряженным мышцам дрожь.
— Что творишь? — едва нахожу силы выдохнуть.
Севший на эмоциях голос колышет загустевший вокруг нас воздух колючим сипом и низкими вибрациями. Прикладываю титанические усилия для того, чтобы прогнать выедающие глаза, мозг и душу воспоминания, как к ней, моей чистой и нежной царевне, притрагивался другой мужик.
— Поговори со мной.
— Не стоит сейчас. Завтра.
Как ни ломаю себя, оттолкнуть ее не способен. Стою и позволяю ей своим присутствием, запахом, взглядом, жгучими касаниями доламывать остатки своего загрубевшего нутра.
— Я хочу услышать тебя сейчас, — шепчет Катя. Приподнимаясь на носочки, в душу вламывается. Я, мать вашу, сам своих реакций опасаюсь. Не в том состоянии, чтобы еще и обсуждать это. Не о себе, о ней же беспокоюсь. — Мне это очень нужно…
Договорить царевна не успевает. Сжимаю, наконец, тонкие запястья и решительно отвожу от своей груди. От себя ее спасаю.
— Зачем подставляешься, Катя? Понимаешь же, что не закончится это сейчас нормально. Хорошо не закончится!
— Что ты мне сделаешь? Уничтожишь? Ну-ну… Таи-и-и-р-р… Я тебя не боюсь, — как-то отрешенно поддевает в этот раз. Ее лицо все еще хранит последствия истерики, оставаясь покрасневшим, припухшим, нежным и очень хрупким. Смотрит, конечно же, прямо в глаза. — Поговори со мной. Скажи, что чувствуешь. Мне плевать, какими жестокими будут слова, просто скажи правду. Не могу больше вариться в этой неопределённости.
А я не могу излить то, что чувствую. Не только не имею на это права. Я, черт возьми, попросту не умею этого делать.
— Мне нечего тебе сказать.
— Ты лжешь. Ты снова лжешь…
— Катя, остановись…
— Ты забрал меня оттуда! Вырвал из рук этого мужчины, несмотря на свою чертову работу! Ты ревновал? Тебе было больно? Теперь ты понимаешь, что чувствовала я?
— Не задавай таких вопросов, — с такой яростью выталкиваю, что голос на последних звуках хрипнет, и за раз весь воздух из легких уходит. — Ты, мать твою, не знаешь, что будет, если я все это вытащу. Ты себе даже не представляешь, Катя!
Смотрю на вишневые губы, которые меньше часа назад целовал другой мужик — со скрипом и ревом душу сворачивает. Взгляд как будто кровью замыливает. Заливает глаза, формируя красную пелену. Слабо контролируя свои действия, прихватываю ладонью кукольное личико и скольжу большим пальцем к ее рту. Заламываю нижнюю губу, остервенело растираю и грубо тяну вниз.
Катя начинает дрожать. Издает какие-то звуки. Пытается что-то сказать. Не позволяю. Сметая какие-то грани, набрасываюсь на ее рот. В ту секунду никаких принципов, законов, правил и элементарной осторожности не соблюдаю. В кровь губы царевны стираю, алчно перекрывая ее и свои ощущения. За грудиной дикий вой стоит, сердце острыми спицами пронизывает, каждая мышца в теле дрожит, но я ни на секунду не ослабляю напор.
Забираю. Воссоздаю. Наполняю собой.
Эта агрессия, пропитанная жестокостью и безумием, никаких приятных ощущений не должна приносить. Но она приносит. На каком-то животном и запретном уровне подрывает ураганный ветер в душе.
Отпускаю, когда Катя, всхлипывая и постанывая, вырываться начинает — бьет меня по плечам, хлещет по лицу, отчаянно толкает ладонями.
Сердце сжимается и протестующе толкается, когда вижу, что натворил.
Кровь на губах и подбородке. Слезы на щеках.
Визуально эффект равносилен удару молота в грудь.
— Не нравится, Катенька? — намеренно себя и ее добиваю.
Если грусть можно увидеть, то вот она — в ее глазах.
— А тебе? — парирует, но как-то бесхитростно и очень тихо, вынуждая задерживать дыхание и в который раз сцеплять зубы. — Если тебе так легче, то продолжай. Я выдержу. Давай, — кроет остатки того, что еще осталось внутри меня невредимым. — Мне важно чувствовать тебя. Не имеет значения, как. Хочу, чтобы ты меня тоже почувствовал…
— Почувствовал? Да я только тебя и чувствую, ты это, мать твою, понимаешь? — выдаю рывками — негромко и как будто задушенно. Воздух из груди, словно пар от кипящей воды, испаряется. Не задерживаясь там, где он жизненно необходим, огненным духом устремляется сквозь мышцы и кости наружу. И все равно не могу ее не касаться. Скрепляя ладонями плечи, грубо дергаю на себя, пока не сталкиваемся лицами. — Все нутро ты мне, Катенька, разодрала. Заполнила до краев, — выдыхаю, глядя в глаза. — Но даже там ты сидеть спокойно не способна. Ты же непоседливая, мать твою. Ненасытная. Импульсивная и безрассудная. Расшатываешь, не думая о последствиях. Ни о чем ты, блядь, не думаешь!
— А ты думаешь? — кричит, а я в какой-то степени рад. Пусть что угодно делает. Лишь бы не плакала. — Я разодрала? Я? Кто виноват во всем этом? Кто? Только ты!
Вот он — сокрушающий удар. Принимаю его, на секунду прикрывая веки. Медленно вдыхаю и так же медленно выдыхаю, прежде чем открыть глаза и взвалить к тому, что есть, еще и этот крест.
