Не знаю, сколько секунд, минут или часов плаваю в этом забытье. Чувствительность возвращается с грубым и протяжным хрипом Гордея. Вздрагиваю и сдавленно стону, ощущая на спине и ягодицах брызги семени.
Но и это еще не конец. В три глотка воздуха отдышавшись, Тарский сгребает меня на руки и направляется в ванную. Стоять я не способна, он это понимает. Придерживает у стены.
— Порядок? — даже шум падающей воды не скрадывает хрипоту его звенящего от напряжения голоса.
Знаю, что это лишь короткая пауза перед следующей скачкой.
— Да… — выдыхаю, встречая темный взгляд. — Но завтра ко мне не подходи.
Улыбается, вырывая у меня этой редкой эмоцией сердце.
— Договорились.
В душе мой голос окончательно садится. Впопыхах утоляю жажду на кухне, не замечая терпкости вновь предложенного Тарским вина. Последующая близость на контрасте со всеми предыдущими губительно тягучая. Пронизывает плавными толчками, словно слабыми разрядами тока. Вызывает мелкую пьянящую дрожь в теле. Позволяет восстановить силы и поймать трепетную негу наслаждения.
— Я тебя люблю… — в этот раз нет криков и громких стонов, лишь тихий шепот. — Люблю тебя… Люблю…
Таир ловит мои признания губами. Ласково лижет мой рот. Терзает влажными поцелуями подбородок и шею.
Эта ночь кажется бесконечной, ведь оставляет он меня в покое только на рассвете. Слышу, как одевается, но разомкнуть глаза уже не получается. Даже когда чувствую, как прижимается к моему рту в прощальном поцелуе.
— Кать, Катенька, Катюша, дышишь?
На слова сил нет. Просто вытягиваю губы и дую ему в лицо.
— Да, реакции на месте, — смеется, а я покрываюсь мурашками. — Скажешь мне что-то?
Мотаю головой, припадая плотнее к подушке. Чудится, словно проваливаюсь в невесомость.
— Ладно, — и снова задерживается. — Я уехал, заяц. До вечера, — последнее, что я слышу, перед тем как на полдня отрубиться.
Глава 27
Катерина
Но вечером Тарский домой не возвращается.
Скрежещущая трель телефона застает меня посреди сеанса гипноза, который я пытаюсь провести над сидящим за окном голубем. Вообще-то принимать звонки мне строго запретили, но Федя как раз вышел, а я не могу сдержать воодушевления, думая о том, что это может быть Гордей.
— Халло? — выпаливаю и замираю бездыханно. В трубке слышится треск, а затем… игривое насвистывание. Мелодия знакомая, но в тот момент сосредоточиться на ней не получается. — Халло? Слухам? — повторяю несколько раз, каждый раз раздраженнее и требовательнее, но насвистывание не прекращается.
Честно говоря, подмывает хорошенько выматериться. На нашем, естественно. Зато звонившему, похоже, весело. Оборвав свист, мужчина мерзко гогочет. Пока я сражаюсь со своим характером, вызов, к счастью, завершается. Шпарит по накаленным нервам короткими гудками. Возвращая трубку на телефонный аппарат, отмечаю дрожь в руках и ускоренное сердцебиение.
«Просто кто-то ошибся», — убеждаю себя.
Однако Федору о звонке отчего-то решаю не говорить. Сначала колеблюсь, а потом он выбивает меня из равновесия сообщением, что Гордей не приедет, и я попросту забываю об этой ерунде.
Сплю ужасно. Еще и мужчина этот снится… Карл, который не Карл. Преследует почему-то не просто его образ, только взгляд. Я ведь хорошо его помню, но во сне вижу лишь глаза, остальное размыто.
Федя заверил, что у Тарского все хорошо, но я не могу избавиться от тревоги. Да и спать без него отвыкла. Сную по квартире. Свет не включаю — Бахтияров дрыхнет на диване, храпит на всю гостиную. Я же, как приведение — туда-сюда. От одного окна к другому. И так до самого утра.
В какой-то момент понимаю, что с Гордеем так будет всегда. Отца тоже никогда дома не было, но за него мне не приходилось столь сильно беспокоиться. Должно быть, в своей родной стране я саму опасность воспринимала трезвее. Там много союзников, все кругом схвачено. Тут же… Я не знаю, кто друг, а кто враг.
Таир, Таир…
Ну, почему он не позвонил мне? Если бы я услышала хотя бы его голос, уверена, было бы гораздо легче.
«Верь мне и в меня…»
Я стараюсь. Скоро все это закончится, и мы вернемся на родину. А там… Я уверена, Тарский с папой сумеют договориться. Между ними всегда было уважение и понимание. Если я попрошу, раздел власти разрешится мирно. Гордей ведь не какой-то стервятник, у него есть принципы. А папа… Не может он пойти против моих интересов.
День проходит не легче. Под вечер готова плакать от бессилия. Задавить слезы получается только злостью.
Ну, вот что, ему трудно позвонить???
Нет, парочка горячих капель все же стекает по щекам. Я их сердито размазываю и смотрю обвинительно на ни в чем не повинного Федора.
— Так ведь нельзя… Нельзя так, — голос предательски дрожит. — Он должен позвонить, правда? Позвонит?
— Я не знаю, Кать.
Вижу, что и сам как на иголках вторые сутки.
— Бедный ты, Федя, бедный, — выговариваю, не определяясь с интонациями: то ли ругаю, то ли проявляю милосердие. — Не повезло тебе.
— С чем?
— Со мной.
— Не выдумывай, — у него еще хватает благородства улыбаться.
— Раз ты знаешь Тарского с пеленок, расскажи мне о нем что-нибудь позитивное, — пытаюсь переключиться, иначе точно выйду из берегов. — Он ведь был маленьким? Он правда был маленьким?
Бахтияров смеется.
— Соразмерно со мной он всегда был как двустворчатый шкаф против тумбочки. Но судя по тому, что мы оба посещали сад, он все же был ребенком.
— Слава Богу! А то я иногда думаю, что он прилетел с какой-то другой планеты.
— Если и прилетел, то в младенчестве.
Тут уже вместе смеемся.
— А у Тарского раньше были отношения? Ну, в смысле — прям серьезные? — спрашиваю для себя самой неожиданно.
Будто мало мне переживаний, я решила еще и ревностью озадачиться.
— Ничего такого не припоминаю, — пожимает Федя плечами.
Вижу, что не лукавит. И раз уж мы ступили на тропу откровенности, спрашиваю следующее:
— Почему он так разозлился из-за этого рисунка? Как это связано со мной?
Вот после этого вопроса Бахтияров отводит взгляд и готовится изворачиваться.
— Там до рисунка проблем хватало, — проговаривает то, что я чувствовала. Накопилось? — Плюс Гордей не любит, когда что-то происходит за его спиной. Надо было мне спросить у него.
И все же это не все. Я уверена, что существуют серьезные причины. Раздосадованно качаю головой.
