— Загулялась.
— Твой отец утверждал, что ты невинная, — трактуя по-своему мой ответ, впивается в мое лицо жестким взглядом, впервые выдавая свою хищную натуру. — Для меня это важно.
Я продолжаю улыбаться, делая вид, что обсуждения мнимой девственности как между отцом и Орловским, так и между последним и мной, в присутствии других мужиков меня нисколько не задевает.
— Станислав Олегович, — выдыхаю с игривым возмущением. — Я, конечно же, имела в виду достопримечательности, выставки, концерты… Знаете, какие в Берлине представления устраивают?
Орловский даже не пытается разыгрывать вежливую заинтересованность. Удовлетворившись моим ответом, переходит к делу.
— В таком случае предлагаю обговорить дату и мелкие детали.
— Завтра?
Моя настойчивость мужчину веселит, и он снова смеется, покачивая головой.
— Завтра, Катенька.
И тут меня будто разряд молнии поражает. Вздрагиваю и неосознанно отшатываюсь. Грудь жжет, словно резко кипятком хлестнули.
«Дышишь, Катенька?» — прорывается другим голосом.
Звучит настолько четко, словно не из прошлого это мгновение приходит, а является нынешней реальностью.
Естественно, для Орловского мое волнение не остается незамеченным. Чтобы как-то смягчить свою странную реакцию, старательно улыбаюсь.
Дыши.
— Просто Катя.
— Как пожелаешь.
— Тогда до завтра? — не дожидаясь ответа, поднимаюсь.
Он провожает меня до самой машины. На парковке я, вынуждая себя инициировать физический контакт, тянусь и целую мужчину в щеку.
— Благодарю за гостеприимство и приятный вечер, Станислав Олегович.
— Взаимно.
Расслабиться получается только дома. Снимая на ходу украшения, устало шагаю в пустую квартиру. Особняк и часть отцовских владений конфисковали до того, как я вернулась из Европы. Вернулась… Обмен заключенными агентами произошел на нейтральной территории, в дальнем углу лётного поля аэропорта Варшавы. По регламенту, до условной разделительной линии мы с настоящим немецким шпионом должны были идти навстречу друг другу в одиночку. Никогда не забуду своих ощущений, пока преодолевала прогулочным шагом ту бесконечную сотню метров. Дрожь безостановочно гуляла по телу, внутри все сжималось и пульсировало. После долгих недель заключения, перманентного напряжения, одиночества и физически ощутимого чувства ненависти со стороны прессующих меня немецких офицеров, даже «погоны» родной страны казались близкими людьми. Особенно когда один из них, большой седовласый мужчина, встретив меня, неожиданно обнял.
Тогда я впервые за три недели позволила себе расплакаться. Держалась ведь столько, даже короткие промежутки в одиночной камере с сухими глазами проводила.
— Все, все, — приговаривал подполковник, похлопывая меня по спине. А я в тот момент была счастлива не только долгожданному утешению, пусть оно и несло определенную корысть, но и возможности снова слышать русскую речь. — Все позади. Молодец, девочка.
Переведя дыхание, я быстро вернула себе самообладание. Понимала, что это еще не финал испытаний. В конце концов, именно эти люди три недели назад отдали приказ на мое уничтожение, именно по их вине мне пришлось пройти трудный путь от простой девушки к абсолютно не интересующей прежде меня личности государственной важности. Даже если ситуация за время моего заключения успела измениться, впереди меня ждали новые допросы, и не факт, что менее жесткие, чем в Германии.
Подполковник протянул мне обычный хлопковый платок и повел к трапу. В самолете я заняла первое попавшееся свободное место, пристегнулась и машинально уставилась в иллюминатор. И вдруг… На пустующем этаже огромного здания аэропорта заметила мужчину, который стоял и смотрел вниз на площадку. Буквально пару секунд до того, как самолет совершил разворот, чтобы выйти на полосу и начать взлет, но этого хватило, чтобы грудь опалило жгучими розгами, а сердце безумно заколотилось.
В тот момент, если бы позволили, несмотря ни на что, все еще была готова выскочить из самолета и бежать. Бежать к нему навстречу. Очередной укол трезвости получила дома, когда мне сообщили, что отец стараниями Тарского второй раз заключен под стражу. Я и о первом-то не знала… Он мне ничего не сказал. Не отпустил в домой, когда тот просил. Выставил все так, будто папа зовет обратно только потому, что опасность для меня миновала, будто крайней необходимости нет… Не знаю, почему Таир в конечном итоге спас меня от гибели. Но во всем остальном он хладнокровно действовал против меня.
— Для начала хочу, чтобы ты расслабилась, — тихо произносит подполковник Рязанцев, не сводя с меня внимательного взгляда. Иногда я его узнаю… Этот взгляд, несмотря на темно-коричневую радужку, напоминает мне характерную манеру Тарского. — Наше общение не является официальным и под протокол не пойдет. Я около трех лет нахожусь в отставке. Иногда содействую. В особых случаях. Сейчас я здесь, чтобы помочь тебе.
Как бы ни так!
— Ты хорошо держалась на допросах, Катерина. Учитывая, что ты не являешься агентом и не проходила должной подготовки, это в какой-то степени феноменально, — серьезно замечает, в то время как я продолжаю молчать. — Нам передали записи и результаты детектора — под впечатлением было все управление. Лично я на своей практике сталкивался с подобным лишь дважды. Причем ты — вторая.
Подполковник едва заметно усмехается, а я, скрывая дрожь в кистях, осторожно прижимаю их к столу. Сцеплять пальцы, заламывать руки и как-либо выказывать волнение — нельзя.
— Вам пришлось отдать за меня настоящего немецкого агента, — осторожно подступаю к конкретике.
До сих пор не понимаю, зачем они это сделали и что потребуют взамен.
— Нам нужно было его отдать.
Тут мне едва удается скрыть удивление.
— То есть? Так бывает?
— Он свое дело сделал. Поверь мне, Катерина, мы выжали из него все, что нужно, — откашлявшись, продолжает сугубо деловым тоном. — Кроме того, нам выгодно, чтобы они считали, будто поймали Урсулу Майер. Мы давно искали человека, который исполнит эту роль.
— Зашибись, — тихо выдыхаю я.
Перестану ли я когда-нибудь удивляться тому, что меня все и везде используют?
— Ты могла выдать целую группу наших агентов и немецких офицеров, с которыми они работают, взамен на политическое убежище в Германии. Это было бы куда проще, чем притворяться агентом. Почему ты выбрала последнее?
— Не ищу легких путей, — беспечно отзываюсь я.
Конечно же, никто никогда не узнает, что причиной всему — мои глупые чувства к Тарскому. Никто, кроме него самого. Он-то все понимает.
— Интересная ты личность, Катерина Волкова. Молодая и перспективная. С оружием обращаться умеешь. Держишься убедительно. Вот и сейчас, когда пытаешь показать, что тебе плевать на все, что я говорю.
