То же самое касалось и книг с журналами. Юмористические книги и увлекательные детективы исчезли с полок книжных магазинов, вытесненные серьезными учебниками и патриотическими романами – вроде той истории о юноше, изобретающем чудесное орудие, позволившее разгромить врага.
Все детские забавы теперь были посвящены игре в солдат и войну. Над ребенком с бейсбольной битой и мячом все смеялись, но стоило ему продеть под ремнем на штанах короткую палку или прихватить с собой водный пистолет, с которым он раньше играл только летом, как его охотно принимали в ряды детской армии. А уж если он выносил из дома пустую коробку и, проделав в ее дне дырку, залезал внутрь, то ему сразу жаловали звание танкиста.
Однако девочкам не всегда были по нраву мальчишеские игры. Дзюнко-тян
[11] напрасно просила Тэруо-тяна, увлеченно игравшего в танки с друзьями, хоть немного поиграть с ней, например в классики или в старые добрые прятки. На холме Кураями, где росло много больших деревьев, не было недостатка в местах для пряток. Дзюнко-тян – воспитанная девочка с милым личиком, всегда была в центре внимания, поэтому очень любила играть со старшим братом и его друзьями. Но теперь, после начала войны Японии с Китаем на континенте, мальчики играли только в страшные игры про убийства и не звали Дзюнко в свою компанию. Однажды брат даже накричал на нее:
– Отстань, глупая девчонка! Иди отсюда!
Тогда обиженная Дзюнко-тян в одиночку поднялась на холм и побрела к стекольному заводу.
В ту ночь она не пришла домой к ужину. Мать плакала, а отец, сообщив в полицию, всю ночь рыскал вокруг дома в поисках. Поднялась большая шумиха. Тэруо тоже беспокоился о своей единственной сестре. Он изо всех сил старался помочь отцу с поисками, но те не увенчались успехом. Когда мальчика наконец отправили спать, он действительно пытался, но никак не мог уснуть. Он представил, что сестренку могли похитить или, как боялись мама и папа, ее где-то сбила машина. Его глаза наполнились слезами, окончательно прогнавшими сон. Он горько сожалел о том, что в очередной раз отказал сестре, когда она попросила его поиграть с ней.
Прошла ночь. Наутро Тэруо, проснувшись на футоне
[12], вскочил и скорее побежал на кухню.
Он правда хотел, чтобы прошлая ночь оказалась страшным сном, а кухня с утра была наполнена веселым смехом мамы и Дзюнко-тян, но кухня оказалась пуста. Тэруо застал маму в той же одежде, что и вчера; ее волосы растрепались. Отца не было видно – должно быть, он до сих пор пытался разыскать Дзюнко в окрестностях, – но вместо него на кухне стоял мужчина в полицейской форме. Тэруо никогда и представить такого не мог – невероятно, но его сестренка Дзюнко так и не вернулась.
Во время школьных уроков и даже на перемене Тэруо не переставал думать о сестре, не в состоянии был сосредоточиться на учебе. Он даже осторожно заглянул в класс сестры, решив, что та, возможно, с утра сразу пошла в школу без ведома родителей, но ее парта была пуста.
Остановившись под дзельквой
[13] на школьном дворе, Тэруо вдруг вспомнил о большом камфорном лавре
[14], растущем рядом со стекольным заводом на холме Кураями. Его тут же сковал страх.
О том дереве ходила страшная легенда. Говорили, что под ним обезглавили множество преступников. Стоя рядом с этим огромным лавром, своим толстым жутким стволом походившим на монстра, можно было легко поверить, что он сотни лет рос, питаясь кровью убитых под ним людей.
Согласно легенде, гигантское дерево впитало в себя все людские обиды и ненависть. Стоило взобраться по нему, словно по скале, и прислушаться, приложив ухо к отверстию в стволе, можно было услышать голоса преступников, стонущих, неспособных выбраться из кипящих кровавых котлов ада. А если прислушаться еще внимательнее, то можно было различить не только голоса взрослых мужчин, но и плач ребенка, причитания женщины и проклятия старухи, вперемешку с криками невиданных животных.
Многие утверждали, что им доводилось лично слышать эти голоса. Друзья Тэруо, кажется, тоже их слышали. Как-то раз летом, с наступлением сумерек, они предложили ему самому подняться на дерево и приложить ухо к стволу. Однако, как его ни дразнили, Тэруо ни в какую не соглашался карабкаться вверх. Он не мог пошевелиться от страха. В этом не было ничего постыдного: даже те его друзья, что хвастали, рассказывая, как прикладывали ухо к дереву, на самом деле боялись и ничего подобного никогда не делали. Они когда-то слышали страшные рассказы местных старожилов о дереве на холме и решали соврать, чтобы прослыть храбрецами.
Об этом дереве ходило много страшных историй. Как-то рассказывали, что однажды ночью, проходя по дороге под деревом, люди заметили в его ветвях самурая с мечом на поясе. Его лицо тускло светилось в темноте, словно покрытое флуоресцентной краской.
Также поговаривали, что один человек сделал снимок на фоне дерева, а проявив пленку, обнаружил, что в тени кроны, на концах искривленных веток и на толстом стволе можно разглядеть отрезанные человеческие головы. Их рты были приоткрыты, а веки сомкнуты, совсем как у спящих.
Оказалось, что в период Эдо головы казненных под деревом людей часто выставлялись на всеобщее обозрение прямо рядом с платформой, где преступников перед этим публично обезглавливали. Поэтому дерево наполнилось обидами множества людей, встретивших под ним свой конец. К злости убитого преступника присоединялись скорбные голоса его родных, плач его детей, родителей, братьев и сестер. Приложив ухо к отверстию в стволе, можно было до сих пор услышать проклятия страдавших людей.
Вот о чем вспомнил Тэруо, стоя под дзельквой на школьном дворе. По его спине пробежали мурашки.
Он пока не понимал, почему вдруг вспомнил о камфорном лавре у стекольного завода, но не мог отделаться от мысли, что исчезновение его сестры как-то связано с тем жутким деревом.
* * *
Обычно черный грузовик владельца овощной лавки приезжал к холму Кураями через день, чтобы торговать для местных жителей. Дядюшка-зеленщик останавливал грузовик, в большом кузове которого были навалены разнообразные свежие овощи, прямо посреди склона, и, соскочив с водительского сиденья, сперва подпирал передние колеса двумя треугольными стопорами. Даже если б ручной тормоз не удержал тяжелую машину, та не скатилась бы с холма.
