Все это время Виктория не отрываясь смотрела на старика. Ее зонтик стоял, прислоненный к скамье, рукоятка в мокрой траве.
– Цвета. Невероятное разнообразие красок. – Он закрыл глаза и, опустив голову, прижался лбом к согнутой кисти руки. – На деревьях возле хижины главного шамана обитают паукообразные обезьянки, переливающиеся всеми цветами радуги. На солнце их окраска меняется. Все изменяется. Горы и долины ежечасно меняют свой цвет, причем каждый день в разной последовательности. Кажется, будто вы попали в калейдоскоп безумца. Даже ваши сновидения расцвечиваются красками и наполняются формами, которых не видел ни один житель Запада. Эти красочные формы ирреальны и лишены какого-либо смысла. Они произвольно меняют свои очертания, как облака над йоркширскими холмами.
От неожиданного упоминания Йоркшира Виктория нервически звонко рассмеялась. Но он не обратил внимания.
– Они совсем не похожи на курчавых барашков или человеческие профили, – продолжил он. – Их невозможно забыть. В сущности, в них явлен облик Вейссу, они ее одеяния или ее кожные покровы.
– А под ними?
– Вы имеете в виду ее душу, да? Конечно. Я много думал о том, какая у Вейссу душа. Есть ли она у нее вообще. Ее музыка, поэзия, законы и обряды не позволяют проникнуть вглубь. Все это тоже своего рода кожный покров. Вроде татуированной кожи туземки. Вейссу обычно видится мне женщиной. Надеюсь, вы не обижаетесь?
– Нисколько.
– У штатских довольно странные представления о военных, но, пожалуй, в том, что они думают о нас, есть доля истины. К примеру, они верят, что распутный младший офицер где-нибудь за тридевять земель от родины набирает себе гарем смуглых туземок. Действительно, у многих из нас была такая мечта, хотя я не знаю никого, кому бы удалось ее осуществить. Не стану отрицать, я и сам подумывал об этом. Эта мысль впервые возникла у меня в Вейссу. Не знаю почему… – Он наморщил лоб. – Но мечты там не то чтобы ближе к яви, просто кажутся более реальными. Вы понимаете, что я имею в виду?
– Продолжайте. – Виктория не сводила с него восхищенных глаз.
– Как будто эта страна была женщиной, которую я нашел в далеком краю, смуглокожей туземкой, татуированной с головы до пят. И тогда словно пропасть отделяет вас от сослуживцев, и вы понимаете, что не можете вернуться назад, потому что должны остаться с ней, должны быть вместе день и ночь…
– И любить ее?
– Поначалу – да. Но вскоре эта кожа, это потрясающее буйство красок и форм встает между вами и тем, что, как вам казалось, вы в ней любили. И потом, буквально в считанные дни, эта преграда становится непреодолимой, и вы начинаете молить всех мыслимых богов, чтобы они наслали на эту кожу какую-нибудь проказу. Вам хочется содрать ее, разодрать ее на тысячи красных, багровых и зеленых кусочков, обнажить пульсирующие, кровоточащие вены и дрожащие сухожилия, чтобы наконец увидеть и коснуться их. Простите. – Он не смел взглянуть на нее. Ветер швырял дождем через ограду. – Пятнадцать лет. Это было сразу после того, как мы вошли в Хартум. Я видел зверство и жестокость во время ближневосточной кампании, но такого и вообразить не мог. Нам предстояло освободить генерала Гордона. В те годы, я полагаю, вы были совсем крошкой, но потом наверняка читали об этих событиях, о том, что махдисты сделали с этим городом, с генералом Гордоном и его солдатами. Я тогда мучился от лихорадки, и мои мучения, несомненно, усугублялись от вида развалин и изуродованных трупов. Мне вдруг ужасно захотелось бежать от всего этого; казалось, ясный мир ровных каре и контрмаршей рухнул и выродился в безумную круговерть. У меня были друзья среди штабных офицеров в Каире, Бомбее, Сингапуре. И когда через две недели мне предложили принять участие в экспедиции, я сразу же согласился. Я, знаете ли, всегда старался участвовать в предприятиях, в которых военным морякам делать в общем-то нечего. На сей раз мне было поручено сопровождать группу гражданских инженеров, следовавших в далекую опасную страну, в дикий, романтический край. Они должны были провести съемку местности, чтобы вместо белых пятен на карте появились контурные линии, отметки высот, заштрихованные и цветные участки. На благо Империи. Наверное, такого рода мысли должны были прийти мне в голову. Но в тот момент мне просто хотелось куда-нибудь сбежать. Одно дело идти в атаку с криками: «Да здравствует Святой Георгий, и смерть арабам», но совсем другое – знать, что воины Махди верещат что-нибудь в том же духе на арабском, особенно после того, как они доказали в Хартуме, что их слова не расходятся с делом.
К счастью, старик не обратил внимания на гребень в ее волосах.
– Вы привезли карты Вейссу?
– Нет, – не сразу ответил он. – Результаты экспедиции не попали ни в МИД, ни в Географическое общество. Ничего, кроме отчета о постигшей нас неудаче. Запомните: это проклятое место. В нашей экспедиции было тринадцать человек, а вернулись только трое: я, мой заместитель и один гражданский инженер – имени его я не помню, – который впоследствии, насколько мне известно, бесследно исчез.
– А ваш заместитель?
– Он… Он в госпитале. Вышел в отставку. – Последовало молчание – Второй экспедиции, разумеется, не было, – продолжил Годольфин. – По политическим соображениям – как знать? Никому до этого не было дела. Я вышел сухим из воды. Меня никто ни в чем не обвинял. Я даже получил личную благодарность от королевы, хотя сама экспедиция всячески замалчивалась.
Виктория рассеянно притопывала ножкой:
– И все это как-то связано… с вашей нынешней шпионской деятельностью?
Годольфин вдруг как будто еще больше постарел. Сигара в его дрожащей руке снова погасла. Он бросил ее в траву.
– Да. – Беспомощным жестом он показал на церковь, на серые стены вокруг. – Насколько я понимаю, вы можете… Возможно, я поступаю неосмотрительно.
Осознав, что он ее боится, Виктория участливо наклонилась к старику:
– Люди, которые следят за кафе, они из Вейссу? Агенты? – Годольфин принялся грызть ногти – неспешно и методично, – делая аккуратные полукружия с помощью верхних центральных и нижних боковых резцов. – Вы что-то узнали о них, – взмолилась Виктория, – нечто такое, о чем не можете рассказать? – Ее голос сочувственно и в то же время раздраженно звучал в тишине крошечного садика. – Позвольте мне помочь вам. – Щелк, щелк. Дождь ослабел и почти перестал. – Что же это за мир, где нет никого, к кому вы могли бы обратиться в минуту опасности? – Щелк, щелк. Старик молчал. – Откуда вы знаете, что генеральный консул не может вам помочь? Прошу вас, позвольте мне хоть что-нибудь сделать для вас.
Осиротелый ветер, уже без дождя, влетел в садик. Рыба лениво плеснулась в пруду. Девушка болтала без умолку, а старик, закончив с правой рукой, переключился на левую. Небо уже начинало темнеть.
IV
Восьмой этаж дома номер 5 на Пьяцца-делла-Синьория был темен, грязен и вонял жареным осьминогом. Эван пыхтя одолел три последних лестничных пролета и потратил четыре спички, прежде чем нашел дверь квартиры отца. Вместо таблички с именем к двери был прикноплен обрывок бумаги с надписью «Эван». Эван посмотрел на него с сомнением. Шумел дождь, скрипел дом, но в коридоре было тихо. Эван пожал плечами и толкнул дверь. Она открылась. Он ощупью пробрался внутрь, нашел газовую лампу и зажег ее. Комната была обставлена весьма скудно. Пара брюк была небрежно брошена на спинку стула; на кровати, распростерши рукава, лежала белая рубашка. Других следов жизни не наблюдалось: не было ни чемоданов, ни бумаг. Сбитый с толку Эван уселся на кровать и задумался. Вытащил из кармана телеграмму и перечел ее. Вейссу. Единственная отправная точка. Неужели старик Годольфин действительно верил, что такое место существует на самом деле?
