Но эта сцена, с таким совершенством исполненная Джотто, изображает не проявление сыновней независимости, а выбор другого Отца.
50. Вы не должны путать желание этого мальчика из Ассизи слушаться Бога больше, чем человека, с желанием какого-нибудь молодого кокни иметь собственный ключ от входной двери и собственные карманные деньги. Ни один нравственный вопрос не был так уродливо искажен и извращен разными лжепророками всех вероисповеданий, как вопрос об обязанности юноши самостоятельно выбирать себе того, кому он будет служить. Тем не менее обязанность эта существует, и если в христианстве есть хотя бы доля истины, то для всякого ревностного его последователя неизбежно наступит время, когда он вспомнит слова: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня» [Мф. 10: 37].
Заметьте – «кто любит». Тут нет речи о непослушании родителям, которых вы не любите, или о бегстве из дома, в котором вам не хочется оставаться. Но оставить дом, где сосредоточен ваш мир, враждовать с теми, кто вам дороже всех, – вот требование, которое будет рано или поздно предъявлено верным последователям Христа, если таково значение Его слов.
Вот в чем суть слов Христа. Как ни злоупотребляли ими и ни искажали их смысл, как лжепророки – а Богу известно, что их было много, – ни пользовались ими для проклятия молодого поколения, а не для благословения его, несомненным остается тот факт, что если вы хотите слушаться Бога, то наступит момент, когда голос человека со всей своей священной природной силой поднимется против вас. Друг и мудрый советчик, брат и сестра, отец и учитель, общий голос ваших осторожных и рассудительных знакомых, все бремя презренной глупости пошлого мира – все они одновременно восстанут против вас, все как один. Вы должны слушаться Бога более, чем человека. С одной стороны, перед вами человеческий род со всей его мудростью и любовью, со всем его безрассудством и гневом, с другой стороны – один Бог. Вы должны выбирать.
Вот в чем суть отказа святого Франциска от наследства отца, и этим он начинает свое Евангелие дел. Пока не совершен этот суровый подвиг, пока не отвергнуто наследство мамоны и мира, все другие деяния бесполезны. Вы не можете одновременно служить Богу и мамоне. Никакая благотворительность, никакое смирение или самоотвержение ни к чему не приведут, если вы все еще единодушны с миром. Вы ходите в церковь, потому что другие ходят туда. Вы чтите воскресенье, потому что ваши ближние делают это. Но вы и носите странную одежду, потому что этого требуют ваши ближние, и не решаетесь выполнять грубую работу, потому что они с презрением относятся к ней. Вы должны отречься от своего ближнего, пока он богат и горд, и помнить о нем в его нищете. В этом заключается «непослушание» святого Франциска.
51. Теперь вы поймете связь между содержанием фресок в капелле и причину, заставившую Джотто выбрать эти сюжеты.
На потолке изображены символы трех добродетелей труда: Бедность, Целомудрие и Послушание.
A. Верхняя фреска на левой стороне, обращенная к окну. Самостоятельная жизнь святого Франциска начинается с его отречения от мира.
B. Верхняя на правой стороне. Его новая жизнь одобрена и предписана церковной властью.
C. Центральная на левой стороне. Он проповедует ученикам.
D. Центральная на правой стороне. Он проповедует язычникам.
E. Нижняя на левой стороне. Его погребение.
F. Нижняя на правой стороне. Его воздействие после смерти.
Кроме этих шести сцен, по обеим сторонам окна находятся четыре великих францисканских святых: святой Людовик Французский, святой Людовик Тулузский, святая Клара и святая Елизавета Венгерская.
Таким образом, перед вами целая серия сюжетов для обдумывания: во-первых, закон, продиктованный совестью святому Франциску, затем избрание им этого закона, утверждение его христианской Церковью, затем его проповедь этого закона в течение жизни и после смерти, затем плоды этой проповеди в его учениках.
52. Из всей серии мне самому удалось рассмотреть как следует только первую, вторую и четвертую сцены и святых Людовика и Елизавету. Я попрошу вас посмотреть внимательно еще лишь на две из них, а именно на святого Франциска перед султаном – центральную фреску с правой стороны – и на святого Людовика.
С помощью обыкновенного бинокля вы можете довольно ясно рассмотреть султана, и, мне кажется, прежде всего следует обратить внимание на некоторые технические особенности его исполнения.
Если маленькая Богоматерь, стоящая на ступенях храма, манерой письма напомнила вам раннего Тициана, то этот султан должен напомнить вам все, что есть величайшего в Тициане, и так явно, что, если бы мне сказали, что в Санта-Кроче найдена прекрасная старая фреска Тициана, я бы поверил этому сообщению и собственным глазам скорее, чем допустил бы мысль, что это действительно работа Джотто. Это произведение так совершенно, что если усвоить все приемы, использованные им, то нечему больше учиться во всем итальянском искусстве, не к чему стремиться, за исключением разве только голландских световых эффектов.
Я прошу вас обратить внимание как на самый важный факт: здесь полностью отсутствуют «световые эффекты». Содержание сцены таково: святой Франциск предлагает магам султана, огнепоклонникам, пройти вместе с ним через огонь, ярко пылающий красным цветом у их ног. Пламя настолько жаркое, что два мага, находящиеся по другую сторону трона, прикрывают свои лица. Но оно изображено просто как сплошная красная масса извивающихся огненных языков и не отбрасывает свет по сторонам. Вы не увидите здесь пятен цвета рубина на носу, черных теней под подбородком, здесь нет рембрандтовских переходов от света к тени или отблесков на рукоятке меча и доспехах.
53. Вы думаете, что это происходит от невежества и наивности Джотто? Когда он писал эту фреску, он уже прожил половину жизни, проведенной в непрерывных занятиях живописью, причем открыто и почти придирчиво срисовывал все предметы такими, как их видел. Вы думаете, он никогда не видел света, отбрасываемого пламенем? он, друг Данте! который из всех поэтов достиг наибольшей точности в изображении световых эффектов, хотя публика склонна предполагать, что ему знаком лишь свет пламени. Его призраки не перестают удивляться тому, что у Данте нет тени, но вероятно ли, чтобы друг поэта, художник, также мог не знать, что материальная субстанция отбрасывает тень, а земное пламя – свет? Нет, то место в «Чистилище», где говорится, что при утреннем свете огонь становится алым, достигает точности Ньютоновой науки
[167] – и вы думаете, что Джотто ничего подобного не видел?
Дело в том, что он видел везде так много света, что ему никогда не приходило в голову изображать его. Он знал, что написать солнце так же невозможно, как остановить его, а он не хотел обманывать и не пытался притворяться, что делает то, чего не может сделать. Я могу написать розу – и сделаю это. Я не могу написать раскаленный докрасна уголь – и не буду пытаться. Подобный образ мысли и убеждение были настолько же естественны для него, насколько научная точность и честность мышления были недоступны лживым художникам шестнадцатого века.
