VIII. А теперь, не говоря о более важных общественных зданиях, представим себе наш лондонский Дом Индии, украшенный исторической или символической скульптурой в подобном духе: массивное здание с резными барельефами на тему наших сражений в Индии и восточным растительным орнаментом или инкрустацией из восточных самоцветов; и наиболее важные элементы его декора, состоящие из композиций на тему индийской жизни и природы и рельефно передающие фантастические образы индуистских верований, подчинившихся кресту. Не перевесит ли одна такая работа сотни исторических трактатов? Однако нам не хватает изобретательности, необходимой для таких достижений, и если – что, возможно, является одним из самых убедительных доводов, которые мы можем привести в свое оправдание в таких вопросах – мы меньше любим говорить о себе даже в мраморе, чем континентальные народы, то, по крайней мере, нам нечем оправдать отсутствие всякого внимания к обеспечению долговечности здания. А поскольку этот вопрос весьма важен в связи с выбором различных способов декорирования, необходимо будет уделить ему некоторое внимание.
IX. Благосклонный взгляд и намерения большинства людей редко простираются за пределы их собственного поколения. Они могут воспринимать потомство как будущего зрителя, могут рассчитывать на его внимание и работать ради его похвалы, могут рассчитывать на признание ныне непризнанных достоинств и ждать справедливого воздаяния за нынешнюю несправедливость. Но все это простой эгоизм, и в этом нет ни малейшего уважения или внимания к интересам тех, чьим числом мы хотели бы увеличить ряды наших льстецов и чьим авторитетом мы с радостью поддержали бы наши нынешние сомнительные притязания. Идея самоотречения ради потомков, бережливости в интересах еще не рожденных должников, посадки лесов, под сенью которых могли бы гулять наши правнуки, или возведения городов для будущих поколений никогда, думаю, не рассматривается как достаточное основание для приложения усилий. А ведь это в такой же степени наш долг, и мы не исполняем должным образом свое предназначение на земле, если круг тех, кому намеренно или невольно приносят пользу наши усилия, состоит только из наших спутников, но не преемников на земном пути. Господь дал нам землю для жизни; это великое заповедное родовое имение. Оно принадлежит не только нам, но и тем, кто придет после нас и чьи имена уже написаны в Книге творения, и мы не имеем права каким-либо действием или упущением навлекать на них незаслуженное наказание или лишать их преимуществ, которые мы могли бы передать им по наследству. Тем более что один из непреложных законов человеческого труда состоит в том, что обильность плодов его зависит от времени, которое проходит между сеянием и жатвой, и что поэтому обычно чем дальше мы устремляем нашу цель и чем меньше торопимся сами стать свидетелями того, ради чего трудились, тем шире и богаче будет мера нашего успеха. Человек не может принести такую же пользу тем, кто находится рядом с ним, какую он может принести тем, кто придет после него; и с каких бы кафедр ни доносился когда-либо человеческий голос, дальше всего он доносится из могилы.
X. И настоящее ничего не теряет от уважения к будущему. Любая человеческая деятельность только выигрывает в благородстве, красоте и подлинном величии от заботы о том, что будет после нее. Именно такая дальновидность, спокойное и уверенное терпение больше других свойств выделяют человека из разряда себе подобных и приближают его к Творцу; и нет ни единого поступка человека или вида искусства, чье величие мы не могли бы измерить этим мерилом. Поэтому, когда мы строим, давайте скажем себе, что мы строим на века. Давайте делать это не для собственного сиюминутного удовольствия и не ради сиюминутной выгоды; пусть это будет такая работа, за которую нас будут благодарить наши потомки, и давайте, кладя камень на камень, думать, что придет время, когда эти камни станут священными, потому что к ним прикасались наши руки, и люди скажут, глядя на плоды нашего труда: «Смотрите, это создали для нас наши деды!» Ибо поистине величайшая красота здания заключается не в камнях и не в позолоте. Его красота – в его Возрасте и в том глубоком ощущении значительности, суровой задумчивости и таинственного сопереживания, более того – молчаливого одобрения или осуждения, которое мы чувствуем в стенах, которые столь долго омывали, прокатываясь, волны человеческого бытия. Красота этих стен в их неизменном свидетельствовании о людях, в спокойном противостоянии преходящему характеру всех вещей, в той силе, которая с течением лет и времен, падением и началом династий, изменением лица земли и пределов морей сохраняет скульптурное воплощение неодолимого времени, связывает воедино ушедшие и будущие века и в значительной мере составляет индивидуальность и обеспечивает взаимопонимание наций; и в этом золотом пятне времени мы должны искать подлинный свет, краски и значение архитектуры; и только когда здание обретет эти черты, когда оно обрастет молвой и будет освящено деяниями людей, когда его стены станут свидетелями страданий, а его колонны осенят смерть, только тогда оно, более незыблемое, чем создания природы в окружающем мире, сможет обрести дар речи и жизни.
XI. И вот ради тех отдаленных времен мы и должны строить; не отказывая себе в удовольствии придавать законченность своей работе, без колебаний наделяя ее такими свойствами, которые зависят от тонкости исполнения, доведенной до совершенства, даже если мы знаем, что с течением лет такие детали могут быть утрачены, но следя, чтобы ради такого рода результата не жертвовать вечными качествами и чтобы выразительность здания не зависела от чего бы то ни было недолговечного. Поистине закон хорошей композиции при любых условиях состоит в том, чтобы расположение больших масс всегда было первостепенным по отношению к проработке малых; но в архитектуре многое заключается в этой проработке, которая может быть более или менее подробной в зависимости от правильного учета возможного воздействия времени, и (что еще более важно учитывать) в самом этом воздействии заключается красота, которую ничто иное не заменит и на которую разумно полагаться и надеяться. Ибо хотя до сих пор мы говорили только об ощущении времени, но есть истинная красота в его отметинах, настолько великолепных, что они нередко становятся предметом особого внимания среди определенных школ в искусстве и накладывают на эти школы отпечаток, обычно обобщенно выражаемый словом «живописность». При рассмотрении нашей нынешней темы весьма важно установить истинное значение этого определения, которое сейчас широко используется, ибо из его употребления можно вывести принцип, который, будучи неявной основой многих истинных и справедливых суждений об искусстве, никогда не был понят настолько, чтобы стать определенно полезным. Возможно, ни одно слово в языке (за исключением богословских терминов) не было предметом столь частого или столь длительного обсуждения; однако ни одно слово также не остается столь неясным по своему значению, и мне представляется весьма интересным исследовать суть той идеи, которую все ощущают, по-видимому, по аналогии с подобными вещами, однако любая попытка ее определить, по-моему, всегда заканчивается либо простым перечислением впечатлений и предметов, к которым применяется этот термин, либо попытками абстрактных рассуждений, более вздорных, чем любые, когда-либо дискредитировавшие метафизическое исследование других предметов. Уже упомянутый мною теоретик искусства, например, всерьез выдвинул теорию о том, что суть живописности состоит в выражении «всеобщего упадка». Любопытно было бы увидеть результат попытки пояснить эту идею живописности на примере полотна, изображающего завядшие цветы или гнилые фрукты, и равно любопытно было бы проследить канву любого рассуждения, которое, исходя из такой теории, должно объяснять живописность мула в противоположность коню. Но даже самые абсурдные рассуждения подобного рода могут быть извинительны, ибо эта тема действительно относится к числу самых неясных из всех, которые могут быть по правилам подчинены человеческому разуму; и идея эта сама по себе столь различна в умах разных людей в зависимости от предмета их изучения, что никакое определение не смогло бы охватить более чем некоторое число ее бесконечных разновидностей.
