Этот гамбит – уступка для получения преимуществ в дальнейшем – стал важнейшей отправной точкой для Провос. История знала случаи, когда республиканцы выдвигали кандидатов на выборные места, но движение всегда с подозрением относилось к парламентскому процессу. В течение многих поколений республиканцы придерживались традиции «абсентеизма» – отстранения от политики такого рода. Существовало убеждение, что систему можно легко разрушить одним лишь революционным воодушевлением. Одной из причин раскола между Официальной ИРА и Временной армией в 1969 году и было ощущение того, что Официалы начали слишком увлекаться политикой и что политика неизбежно ведет к приспособленчеству.
«В течение десятилетий республиканцы – по крайней мере на Севере – придерживались традиции «не участвовать в голосовании», – говорил Джерри Адамс. Но он начал утверждать, что для ИРА и Шинн Фейн впервые, по его мнению, представился случай попробовать новую модель республиканской политики. «Настанет тот час, – провозглашал он, – когда Шинн Фейн станет силой на этой земле».
Для Адамса, обдумавшего пути перевода борьбы в политическую сферу, выборы Сэндза давали экстраординарную возможность. Многие люди в Северной Ирландии не поддерживали насилие ИРА, но они были бы рады проголосовать за республиканца, участвующего в голодной забастовке. Работая вместе с Дэнни Моррисоном, редактором газеты «Республиканские новости», Адамс начал формировать новую философию, которая на первый взгляд казалась противоречивой: Шинн Фейн выдвигает кандидатов на официальный пост, в то время как ИРА продолжает процесс переноса кровавой войны в Британию. Моррисон в конце концов понял стратегию и облек ее в известный афоризм, задав на собрании Шинн Фейн провокационный вопрос: «Будет ли кто-то здесь возражать, если, держа в одной руке избирательный бюллетень, а в другой – «Армалит», мы возьмем власть в Ирландии?»
10 апреля 1981 года Бобби Сэндз был избран в парламент. Он не ел 41день. Но, несмотря на это, его требования не были удовлетворены. Состояние Сэндза продолжало ухудшаться, и теперь Маргарет Тэтчер столкнулась лицом к лицу с кризисом. 25 апреля она говорила с Хэмфри Аткинсом, своим министром по делам Северной Ирландии.
– Сэндз явно не отступит, – сказал Аткинс.
– У него есть лишь несколько дней, – заметила Тэтчер.
– Говорят, дня два-три, – произнес он. – Но буду с вами честен, Маргарет, этого точно никто не знает.
– Да, – сказала Тэтчер с заметным раздражением. – Потому что это не та ситуация, в которой хоть кто-то имеет значительный опыт.
Аткинс заметил, что голодающие применили метод разбивки: даже если Сэндз умрет и они сумеют подавить неблагоприятную реакцию и отрицательное общественное мнение, то через несколько недель с большой долей вероятности умрет следующий заключенный.
– Некоторые слишком надеются, что мы сможем предотвратить то, что будет происходить неделя за неделей, – произнес он. – Но мне кажется, это крайне ненадежно.
Тэтчер предположила, что, возможно, руководство ИРА не позволит забастовщикам продолжать:
– Если один умрет, затем второй, потом третий, и ничего не случится…
– Весьма сомнительно, – возразил Аткинс.
– Да, – согласилась Тэтчер. – Сомнительно.
* * *
Долорс Прайс внимательно следила за сообщениями о голодовке. Но с тех пор как Мариан покинула «Арма», ее сестра начала падать духом. «Я погибала без Мариан», – вспоминала она впоследствии. Вес ее стремительно падал, и она казалась все более и более замкнутой и нервной. Однажды в мае 1980 года она проглотила десяток снотворных таблеток. Неясно, была ли это настоящая попытка самоубийства или просто крик о помощи, но ей сделали промывание желудка в тюремном госпитале.
«Я двигаюсь, словно заводная кукла», – писала она Феннеру Броквею, рассказывая о своих унылых, пустых днях, в течение которых единственным спасением становился сон. Ей исполнилось 30 лет, и она вдруг поняла, что почти десяток последних лет она «бездарно потратила» на тюрьму. Ей захотелось иметь ребенка, она осознала, что «природный инстинкт», возможно, никогда так и не будет реализован. «Эта мысль глубоко ранила меня, – признавалась она, – и оставила шрам на всю дальнейшую жизнь».
Выйдя из тюрьмы, Мариан Прайс навестила Долорс всего несколько раз. Когда она собиралась уходить, Долорс цеплялась за нее и не давала идти. Она была готова пожертвовать молодостью и, не жалуясь, отбывать срок в тюрьме при условии, что это будет происходить в Северной Ирландии, но сейчас девушка испытывала возмущение. «Это нечестно, – писала она Броквею. – В марте будет восемь лет, как я сижу, даже убийцам столько не дают. А у меня за взрыв забрали всю жизнь». Будучи членом «Неизвестных», Прайс участвовала и в других операциях, которые приводили к смерти. Но за эти акции ее не судили, и она сейчас не брала их в расчет. Вместо этого она говорила, что уже не проявляет любви к ИРА и «чувствует себя отверженной, предателем, потому что заявила, что больше не с ними». И даже в этой ситуации она выражала симпатии к бастующим в «Лонг Кеш». «Я буду есть (насколько это возможно для анорексички!), но мыслями я буду каждый день жить и голодать вместе с ними», – писала она.
Броквея так тронули эти письма, что он напрямую обратился к Маргарет Тэтчер, утверждая, что сестры «оказались заложницами юношеских эмоций», когда занимались организацией взрывов в Лондоне, и что они сказали ему: они принимали участие в операции только при условии, что «ни один человек не пострадает». Броквей назвал себя «почти духовным наставником» девушек и сказал, что обе сестры «пришли к заключению, что насилие – неверный путь». Он заверял Тэтчер, что если Долорс отпустят, то она посвятит себя, «несмотря на опасность», «работе по убеждению своих друзей-католиков в необходимости отказаться от насилия».
Но не так-то легко было склонить Тэтчер на свою сторону. «Я вижу, что вы убеждены: Долорс отказалась от насилия», – писала она, тактично предполагая, что Броквей, вероятно, немного более чем следует, готов поверить сестрам Прайс на слово. Тэтчер говорила, что она запросила сведения о текущем состоянии здоровья Долорс и «доктора считают, что она намного крепче своей сестры». Тэтчер кое-чем была озадачена. На полях одного из писем Броквея она написала: «Я удивлена, что Мариан так редко приходит на свидания с сестрой. Это само по себе, должно быть, очень угнетает двойняшку». О близости сестер говорилось так много, что Тэтчер ошибочно решила, будто они близнецы. Но даже при этом Тэтчер указывала, что Долорс, кажется, отстранилась от республиканских «симпатий» и в случае ее освобождения она «сомневается, отпустят ли ее старые друзья».
Пока Бобби Сэндз участвовал в выборной кампании, Долорс быстро угасала. Писатель Тим Пэт Куган, навестивший ее в крыле С тюрьмы «Арма», был поражен ее умом, но решил, что девушка «походит на лемура». Куган отмечал, что она «маскировала признаки болезни, одеваясь со вкусом и уделяя много внимания прическе и маникюру», но выглядела слишком измученной, чтобы заниматься хоть какой-то деятельностью.
3 апреля 1981 года ирландский кардинал Томас О’Фии написал Тэтчер о своем посещении Прайс и о том, что та в течение последнего месяца содержится в изоляторе; она «апатичная и вялая, едва способна ходить и не может подняться по лестнице без посторонней помощи». Кардинал и раньше, до ухудшения состояния девушки, навещал Долорс, и он помнил, что она отличалась живостью. Теперь же она превратилась, по его мнению, в «изможденное привидение, преждевременно состарившееся и утратившее всякое желание жить дальше». Он просил Тэтчер признать «тот факт, что девушка умирает», и говорил, что ее смерть вызовет новый взрыв революционного насилия. Кардинал умолял Тэтчер быстрее освободить Прайс, утверждая, что «на следующей неделе – это может оказаться слишком поздно».
