В аэропорту мы подняли бокалы за успешную встречу, поскольку все испытывали облегчение и воодушевление.
– Улыбнитесь! – сказал Йорунд. Он был уверен, что сделка у нас в кармане. – Анита, вы разбогатеете! – пошутил он и широко улыбнулся. Я не могла не рассмеяться.
* * *
Переговоры занимают много времени, а я всегда была нетерпеливой. Весной 2015 года я еще раз просмотрела список актуальных фармацевтических компаний и остановилась на Astellas Pharma. Эта компания разрабатывала ингибитор гонадолиберина в форме таблеток. Мне стоило с ней связаться. Я написала очередное письмо привычного для себя типа. «Надеюсь, вы согласитесь, что ингибиторы гонадолиберина обладают значительным нераскрытым потенциалом», – завершила я письмо и отправила его.
ЯПОНЦЫ ХОТЕЛИ ЗНАТЬ МЕЛЬЧАЙШИЕ ПОДРОБНОСТИ ПРОВЕДЕННЫХ МНОЙ ИССЛЕДОВАНИЙ. ТЕПЕРЬ ЭТО БЫЛ ПРОСТО ВОПРОС ТОГО, КАКАЯ КОМПАНИЯ ПЕРВОЙ ЗАКЛЮЧИТ С НАМИ СДЕЛКУ.
Головной офис Astellas находится в Токио, Япония. Эта компания не так известна, как Pfizer, Merck и Bayer, но оценивается более чем в 20 миллиардов долларов. Она разрабатывала препарат ASP1707 для лечения рака предстательной железы, и я предложила ей испробовать его для лечения ревматоидного артрита.
Уже через несколько дней после отправки письма я получила вежливый ответ, в котором у меня запрашивали дополнительную информацию. Еще через несколько дней японцы сообщили, что готовы действовать. Один из менеджеров компании лично написал мне на электронную почту с надеждой «продуктивно обсудить возможное сотрудничество». Йорунд радовался перспективе еще одного предложения.
– Мы поедем в Японию! – сказал он. – Обязательно приготовьте красиво упакованный подарок.
Так мы внезапно начали вести переговоры сразу с двумя компаниями.
Японцы были серьезны и ничего не пускали на самотек. Они хотели знать мельчайшие подробности проведенных мной исследований. В воздухе определенно что-то витало. Теперь это был просто вопрос того, какая компания первой заключит с нами сделку.
Проблемы с деньгами
Переговоры с фармацевтическими компаниями затянулись. Шли месяцы. Я понимала, что финансирование на исходе и шансы на проведение дальнейших исследований уменьшаются. Если в ближайшее время ничего не изменится, мне придется вернуться к работе врачом. Медицинский директор больницы Бетаниен был в курсе, что деньги стали для меня проблемой.
– Что вы будете делать, если не получите дополнительного финансирования? – однажды спросил он.
Мне было несложно ответить на этот вопрос.
– Буду продолжать стучать во все двери. Снова, и снова, и снова, – сказала я.
Я волновалась: исследование рисковало так и остаться незавершенным. Возможно, мы могли бы найти финансирование за пределами традиционных каналов? Мы связались с фондом Telemark Development, который поддерживал местные проекты.
– Я понимаю, в чем проблема. Посмотрим, что можно сделать, – сказал менеджер фонда.
Он действовал оперативно и организовал встречу с потенциальными местными инвесторами.
* * *
Я опаздывала на встречу, поэтому спешила к сине-серому бетонному зданию в центре Шиена. Шел проливной дождь, и я шлепала по лужам на высоких каблуках, проходя мимо заводской дымовой трубы.
Другие участники встречи уже сидели за большим столом для переговоров.
– Здравствуйте, Анита! – сказал Йорунд, поднимаясь со стула. У него было лицо бизнесмена, привыкшего оставаться расслабленным под давлением. – Расслабьтесь и выпейте кофе, – сказал он, подавая мне чашку.
Мне было неловко за опоздание, ведь обычно я прихожу на полчаса раньше. На кону стояло многое. Возможно, это был наш последний шанс получить финансирование для исследования.
Я открыла ноутбук и посмотрела на свои пальцы. Красный лак для ногтей показался мне неуместным, поэтому я заехала в супермаркет за жидкостью для снятия лака. Я стерла его в машине, и теперь от меня сильно пахло едкими химикатами. Может ли быть еще хуже? Я посмотрела на присутствующих и улыбнулась. Шикарный британский акцент мне вряд ли помог бы.
– Спасибо вам, что пришли, – сказала я и получила несколько кивков в ответ.
Представившись, я описала свой проект и объяснила, почему дальнейшие исследования важны.
– Мы стремимся заключить сделку с международной фармацевтической компанией, – сказала я в заключение.
Это было большое заявление для неизвестного исследователя из маленькой шиенской больницы, но мы старались продать себя как можно лучше.
Мы с Йорундом ушли со встречи вместе, долго обсуждая, что нужно для дальнейшего продвижения исследования. Проблема ингибиторов гонадолиберина заключалась в том, что они действуют как форма химической кастрации, что крайне нежелательно для молодых пациентов. Долгосрочное применение препаратов всегда связано с неопределенностью, и до сих пор исследователи следили за применением ингибиторов гонадолиберина в течение максимум пяти лет. По этой причине мы понятия не имели, приведет ли еще более длительное лечение к неизвестным побочным эффектам. С новыми знаниями приходят новые идеи, и я начала размышлять над вопросами, которые интриговали меня все больше и больше. Можно ли создать препарат, который был бы столь же эффективным, но при этом не влиял бы на фертильность?
Гонадолиберин действует не только в мозге, но и может напрямую связываться с некоторыми иммунными клетками тела. Часть клеток иммунной системы даже способны самостоятельно производить и извлекать гонадолиберин. Таким образом, гормон находится за пределами закрытой системы внутри мозга, и для меня это означало одно: роль гонадолиберина значительно шире, чем участие в цепной реакции, приводящей к выработке половых гормонов. Он воздействует непосредственно на иммунные клетки. Неужели именно поэтому он влияет на воспалительную реакцию? Возможно, нам следовало не блокировать половые гормоны, а предотвращать связывание гонадолиберина с клетками иммунной системы? Нужно было создать препарат, блокирующий гормон за пределами мозга, чтобы половые гормоны оставались свободными.
Прежде чем мы разошлись в разные стороны под дождем, Йорунд положил руку мне на плечо.
– Проведите лабораторные тесты, необходимые для перехода на следующий шаг, – сказал он.
– А кто это должен сделать? – спросила я, недоуменно глядя на него.
– Вы сами, – ответил Йорунд.
– Но как? Я даже не знаю, где кнопка включения у половины лабораторного оборудования! – сказала я, смеясь.
– Вы разберетесь, – ответил он.
Через несколько часов нам сообщили о решении по итогам встречи: нам были готовы предоставить два миллиона крон (это 200 тысяч долларов). Через некоторое время мы также получили финансирование от Норвежского исследовательского совета. Теперь я могла вздохнуть с облегчением.
