– Будет очень жаль. Вот и все.
Несколько секунд оба молчали.
Наконец послышался властный голос:
– На угрозы мерзавцев я не поддаюсь. Считай нашу договоренность аннулированной.
Что-то в ледяной холодности говорившего подсказало мне: это Конрад Грейтрекс. И верно: словно черно-серебристый вихрь, он стремительно пересек холл и с грохотом захлопнул за собой входную дверь, да так, что задрожал витраж. Повисла напряженная тишина, а затем раздался оглушительный звон бьющегося фарфора.
Я вбежала в гостиную: мистер Ингланд стоял у камина, натужно дыша, как после драки. На полу возле окна валялись осколки изящной голубой вазы, которая обычно стояла на каминной полке. Я медленно перевела взгляд на хозяина: в его глазах полыхала ярость, лицо было перекошено зверской гримасой. От мистера Ингланда веяло такой жестокостью, что я сжалась от страха. Чарли заплакал, и я осознала, что все еще держу малыша на руках.
– Мне пойти за ним? – произнесла из-за моей спины миссис Ингланд. Я не слышала, как она подошла.
Хозяйка говорила спокойно, умиротворяюще. Как человек, который ни капли не удивлен произошедшим.
– Нет. – Мистер Ингланд разгладил усы, трясущейся рукой вынул из нагрудного кармана сигару и специальную гильотинку для ее обрезки.
Щелк! Кончик сигары полетел на пол.
– Подними! – скомандовал он.
Я дернулась вперед, но мистер Ингланд смотрел на жену. Помедлив мгновение, она склонилась над ковром.
Я увидела достаточно. Нужно было срочно уводить детей наверх. И тут, к моему ужасу, позади раздался сдавленный всхлип. В дверях гостиной в пальто и шляпке стояла Милли с красным заплаканным лицом. Я бросилась к ней и вывела из комнаты. Словно очнувшись от шока, Чарли тоже захныкал.
– Няня Мэй! – прорычал из гостиной мистер Ингланд. – Приведите детей ко мне!
Я застыла посреди холла. Тильда остановилась возле кухни, мы испуганно переглянулись. Время будто прекратило свой ход, хотя рядом тикали большие напольные часы.
– Няня Мэй…
– Чарльз, пожалуйста…
Милли обратила на меня полные ужаса глаза и сильнее сжала мою руку. Я размышляла, что будет, если я ослушаюсь приказа хозяина и запрусь с детьми в детской.
– Няня Мэй, немедленно приведите их сюда!
Тильда окаменела. Я медленно повернулась и повела детей обратно в гостиную.
Мистер Ингланд резко шагнул вперед.
– Я забираю их на прогулку, – заявил он, вырывая Чарли у меня из рук.
– Я думала, мы поедем к Саулу, – проговорила миссис Ингланд.
– Мы и поедем. Правда, дорогая? – Хозяин смотрел на Милли. Ее крохотная ладошка оказалась крепко зажата в его ручище.
– Я схожу за перчатками, – произнесла миссис Ингланд.
– Ты останешься здесь, – не глядя на нее, отрезал мистер Ингланд. Он прошел мимо меня в холл и снял с вешалки свою шляпу.
– Вы надолго? – очень тихо, словно боясь взорваться, спросила миссис Ингланд.
Трепеща, я последовала за хозяином в холл.
– Вы останетесь дома.
– Но я обязана сопровождать… – растерянно начала я.
– На остаток дня возьмете выходной. Можете вернуться к вашему другу мистеру Буту. Вы ведь так хорошо ладите. – Темные глаза мистера Ингланда смотрели совсем недобро. – Не стоит волноваться, няня Мэй. Отец в полном праве вывести своих детей на прогулку, не так ли?
Он смотрел на меня в упор секунду, две, три, чтобы до меня полностью дошел смысл послания. Обхватив Чарли одной рукой, другой мистер Ингланд легонько подтолкнул Милли на выход и последовал за ней. Снова хлопнула дверь, снова задрожал витраж, и вскоре видневшиеся сквозь стекло размытые силуэты исчезли. Перед глазами все закружилось, и я почувствовала, что вот-вот упаду в обморок.
– Няня Мэй, вам нехорошо?
Я осела на пол, протягивая руки вперед, к широким каменным плитам.
– Тильда! Тильда!! – закричала миссис Ингланд.
Служанка выбежала из кухни. Обе женщины под руки довели меня до лестницы. Я села на ступеньку и, дрожа, прислонилась к стене.
– Пошлите за доктором. Няне Мэй плохо.
– Догоните его, – умоляла я. – Его надо остановить.
– Кого?
– Мистера Ингланда.
– Почему?
– Идите-ка сюда. – Тильда подхватила меня под руки, словно перышко.
Она помогла мне добраться до дивана в гостиной. Я провалилась в мягкие подушки и, пытаясь унять головокружение, откинула голову назад.
– Миссис Мэнньон, принесите ей стакан воды.
Рядом возник и исчез белый колпак поварихи. Наконец, в глазах прояснилось: я разглядела гостиную и два встревоженных лица, склонившихся надо мной. И вновь смежила веки.
– Пожалуй, ей лучше дать бренди. Возьмите у мистера Ингланда в кабинете.
«По-моему, я схожу с ума», – сказал он. Эта фраза, словно проклятие, всколыхнула в памяти слова, произнесенные мною восемь лет назад и увековеченные типографской краской в передовицах: «Он был самым лучшим на свете отцом, пока не сошел с ума». В жестяной банке из-под чая я хранила газетную вырезку. На фотографии под потускневшим заголовком стояла я с Элси и нашедший нас полицейский. Газета служила напоминанием о самых мрачных страницах моей жизни, когда я, почти теряя рассудок, боролась с собой, горя желанием прочесть все папины письма. На конвертах, словно кровоподтеки, темнели почтовые марки со штемпелем Бродмурской психиатрической лечебницы для душевнобольных преступников.
Раздалось бульканье: кто-то наливал бренди.
Я посмотрела на миссис Ингланд и произнесла:
– Вы должны его остановить.
Комната опять закружилась, и я почувствовала, как падаю назад. Надо мной раскинулось черное, усыпанное звездами небо. Больше я ничего не помнила.
Глава 20
Мне было двенадцать, когда отец попытался меня убить. Мы с мамой чистили керосиновые лампы, и вдруг из спальни вышел папа. Несколько дней ему нездоровилось, поэтому в магазине работали мама и Робби, а я присматривала за младшими. Накормив семью ужином и убрав посуду, мы с мамой подготовили лампы и устроились за столом. Между нами стояла небольшая миска с уксусом, разведенным с водой.
Папа надел пальто и шляпу. На шее красовался коричневый шарф, который я сшила ему на Рождество.
– Прогуляюсь-ка я с ребятами, – сообщил отец.
Он часто разговаривал, не глядя на нас, словно не хотел, чтобы мы на него смотрели. Папины щеки ввалились, лицо сильно исхудало. Той весной отцу ненадолго стало лучше: каждое утро он умывался и, надев фартук, шел открывать магазин. А затем вдруг захирел, стал напоминать привидение, обреченное бродить среди живых. Папа существовал в своем мире; мы пугались, видя, как он сидит на стуле или на краю кровати и смотрит в одну точку. Он редко говорил, никогда не смеялся, забывал завязывать шнурки на ботинках. Ел мало, иногда целые дни проводил без пищи.
