«Я защищал свою жизнь!»
«А сейчас? Разве твоей жизни кто-то угрожает?»
«Я не могу бросить людей, которые из-за меня попали в переплет».
«Почему?»
«Потому что…»
Ответа у меня нет. Действительно — почему? Кто мне Надя? А ее, точнее, ее и Бики, дети? Может, я вообще зря дергаюсь? Может, Витек просто шутканул, а на самом деле Наде ничего не угрожает? Да и что он сделает с ними, когда сработает наш с Андреем план? Витьку будет уже не до них… А я исчезну. Испарюсь. Меня никто никогда не найдет. И с Надей я больше тоже никогда не увижусь. Так стоит ли сейчас геройствовать? Всех делов — развернуться и уйти. Спуститься по лестнице, поехать на вокзал, купить билет. В Москве наконец-то встретиться с мамой, закупить все необходимое для экспедиции и отправиться к Хан-Тенгри. Или к Телли. Или и туда, и туда… Весь мир передо мной! Надо лишь выпутаться из этой истории. Соскочить, слить, слинять, свалить…
От таких мыслей мне становится плохо. И морально, и даже физически — во рту появляется металлический привкус, ноги делаются ватными, в ушах шумит. Черт, я веду себя, как последняя тварь! Как слизняк, трус, баба, тряпка! Это ведь я подставил Надю и малышей. А теперь стою тут и раздумываю, как бы вылезти из всего этого чистеньким.
И прежде чем эмоции гаснут, я шагаю к двери, завожу правую руку, сжимающую пистолет, за спину и указательным пальцем левой давлю на кнопку звонка. Давлю — и с горечью понимаю: конь опять переиграл меня.
Как говорили у нас на улице Заря, «взял на слабо»…
Но Рубикон перейден. Если ты выстрелил, пулю уже не остановить. За дверью слышатся тяжелые шаги. Это явно не Надя. Стало быть, Витек не шутил.
«Я никого не собираюсь убивать. Не собираюсь. Не хочу. Не буду!» Твержу это про себя как молитву.
— Кто? — недовольно бурчит из-за двери тяжелый бас.
— Слесарь, — отвечаю каким-то противным, блеющим голосом.
— Мы не вызывали, — сразу режет все концы бас.
— У вас стояк течет. Внизу всех залило, — нагло вру я. — Да вы в ЖЭК позвоните! Я Ахтямов, слесарь-водопроводчик этого дома!
— Ща, погодь, — многообещающе рыкает бас.
Тяжелые шаги удаляются. Перевожу дух, рукавом вытираю выступивший на лбу пот. Обладатель густого баса наверняка пошел узнавать про слесаря Ахтямова. Фамилию эту я не придумал. У двери подъезда на табличке написано: «дом номер такой-то обслуживает слесарь-водопроводчик Ахтямов З.Р.». Так что все верно. За одним «но».
Вдруг эта табличка пятилетней давности и слесарь сменился?
Шаги, возникнув в глубине квартиры, приближаются. Звенят ключи. Ну, сейчас все и…
Дверь с тюремным лязгом приоткрывается. Здоровенный хмурый парень в турецком свитере смотрит на меня сверху вниз. А еще на меня смотрит ствол его «макарова».
— Руки!
Выбора нет. И я показываю руки. Левую — без ничего. И правую — с зажатым в ней ТТ. Можно было, конечно, просто застрелить бугая, но я даю ему шанс. Теперь, когда и с моей стороны в переглядке участвует ствол, мы на равных. Почти…
— Клади пистолет, — тихо говорю я ему, внимательно следя за зрачками.
Он сопит — и решает сыграть в рискованную игру «пан или пропал». Но соревноваться со мной в реакции — дело пустое. Я стреляю почти на секунду раньше его и успеваю отскочить в сторону. Гулкое эхо раскатывается по подъезду.
Парень оседает на пол. Все, секунды, до того ползущие, словно капли дождя по стеклу, превращаются в бусины и начинают бойко прыгать по ступенькам лестницы под названием жизнь.
Я врываюсь в квартиру. Направо коридор, ведущий на кухню, налево проходная комната, за ней вторая. Вряд ли Витек прислал сторожить Надю одного этого бугая в свитере. Наверняка есть второй, а может, и третий. И даже четвертый. Где они? Почему не бегут на шум выстрелов?
Из кухни доносятся голоса.
— Че там? Че?!
— Иди, посмотри!
— Сам иди!
В коридоре появляется темный человеческий силуэт с «калашниковым» в руках. Хладнокровно включаю свет — чего шариться в потемках? Силуэт превращается в высокого, худого парнишку с длинной шеей.
— А-а-а-а! — орет он и начинает палить с вытянутых рук.
Я не успеваю ничего сообразить — срабатывают рефлексы. Руки-ноги делают все за меня. При стрельбе «калашников» уводит влево. Я бросаюсь в противоположную сторону и стреляю в падении. Грохот очереди стихает. На меня сыплется выбитая пулями штукатурка. Незадачливый стрелок кулем валится поперек коридора.
Два-ноль.
Бросаю взгляд на дверь в комнату. Она закрыта и в дверную ручку вставлена швабра. Ага, значит Надя с детьми там.
Бегу на кухню.
— Не стреляй! Не надо! — кричит человек за столом, подняв руки.
Разглядываю третьего бандита. Взрослый мужик, лысоватый, в пиджаке, при галстуке. Испуганные глаза, мокрые губы, усы. Явно семейный, вон кольцо на пальце. Наверное, старший. А может быть, просто водитель? Не похож он на бандита. Я не должен его убивать.
На столе сковородка с недоеденной яичницей, фужеры, из которых мы с Надей пили недавно «Мартини», початая бутылка водки, открытые консервы, батон, колбаса.
— Курорт у вас тут, значит? Пьете-жрете? — спрашиваю безо всякого выражения, чисто механически.
— Не стреляй! — он снова кричит, а сам косит глазом, дергая бритой щекой.
— Не ори, — я опускаю пистолет. — Где женщина, дети?
— Там, там, иди!
— Вставай.
— Сейчас, сейчас… — он суетливо размахивает руками, демонстрируя, что они ничем не заняты. — Я сейчас…
Неловко, боком, мужик выбирается из-за стола. Задевает полой пиджака вилку и та со звоном падает на пол. «Баба придет», — думаю я, вспоминая, что с почти такой же нержавеющей вилки все и началось в далеком семьдесят девятом — письмо, приглашение на поминки, наследство, шкатулка, конь…
Как, когда он умудрился достать пистолет? Я стреляю, не целясь. Хорошо, что у ТТ нет предохранителя. Это спасает мне жизнь. Мне — и Наде с детьми. Именно предохранитель на «макарове» не позволил мужику выстрелить первым. Доля секунды — и все.
Попадаю в плечо. На серой материи пиджака расползается темное пятно. Он матерится сквозь зубы, перехватывает свой пистолет здоровой рукой. Настырный! Стреляю второй раз. В голову. Сверхзвуковая пуля ТТ пробивает ее насквозь и выбивает из оконной рамы длинную щепку.
Все, полдела сделано. Теперь главным моим врагом становится время.
Бегу в комнату. Выдираю из дверной ручки швабру.
— Надя, это я! Артем!
Распахиваю дверь. Надя посреди комнаты, очень бледная, губы трясутся. Стоит, выставив вперед руки. На диване, вжавшись в угол, сидят дети. Артемка обнимает сестру, закрывая ей глаза ладошкой. Он плачет без слез.
