– Я хочу с тобой серьёзно поговорить.
Любой мужчина, даже достаточно молодой, знает, что такая преамбула со стороны женщины предвещает что-то нехорошее. Ибо у неё имеются претензии.
– А что у нас не так? – спросил Денис.
– Твои выступления в театре, – выдохнула Зульфия. – Мне они покоя не дают.
– С какой точки зрения? Ты считаешь, что я молодец, или у меня всё плохо?
– Ни то, ни другое. Ты славный актёр, наверное, тебя есть за что ценить… И нельзя сказать, что у тебя всё плохо.
– Тогда что?
– Пожалуйста, прекрати изображать из себя того, кем ты не являешься. С недавних пор я поняла, что не могу тебя воспринимать прежним. Знаешь, как будто что-то треснуло… И это надо склеить, пока не стало слишком поздно.
– Что во мне могло треснуть? – Денис подпёр рукой подбородок.
– Ты отлично понимаешь, что исполнение той роли начало тебя менять.
– Солнышко, это бред…
– Это не бред. Ты слишком глубоко погружаешься в сценический образ. Настолько глубоко, что иногда говоришь не своим голосом. Когда ты пришёл после второго премьерного спектакля, я не могла отделаться от впечатления, что впустила в дом девчонку!
– Ты знаешь, голосовые связки – штука тонкая. Да, я два с половиной часа говорю со сцены голосом девушки… Причём так, что никто не в состоянии уличить меня в фальши. После этого не так просто вернуться к моему нормальному произношению. Ну и что с этого? Это моя работа. Я делаю то, что умею делать, и стараюсь, чтобы у меня получалось хорошо.
Зульфия сделала несколько глотков кофе, рассеянно грызя сухое печенье.
– Не только в голосе дело, – сказала она. – Твои ужимки, повадки… Они не проходят до самой ночи. Ты по квартире ходишь, как жеманная кокетка, сам того не замечая. Кривляешься перед зеркалом, плавно жестикулируешь, глазками хлопаешь. Я была в ужасе после ваших двух премьерных показов. Что дальше-то будет?
– Перестань, – поморщился Денис. – Ничего не будет. Мужские роли тебя не смущают же?
– Мужские нет, – чуть улыбнулась Зульфия. – После «Грозы» ты хоть на человека похож. Правда, тебя то и дело пробивает на архаичные реплики. Но Тихона я ещё могу потерпеть вечерок. А вот Тоню… Она тебя попросту ест, Дениска! И сожрёт в итоге, если ты не остановишься.
– Как меня может сожрать роль? Я что – потеряю свои первичные половые признаки?
– Не ёрничай, пожалуйста. Вторичные у тебя уже и так пропадают. Хорошо, хоть на время…
– Ты знаешь, я и рассердиться могу.
– Ты брал моё платье?
– Брал.
– Ладно, хоть честно сказал. Зачем?
– Примерял.
– Тебе это нравится? С сексуальной точки зрения?
– Я бы так не сказал. К чему ты это?
– Есть такая группа людей. Они не гомики, но тоже малопонятные для меня. Их возбуждает женская одежда.
– Трансвеститы, что ли? Брось. Это другое – мне нужно было понять, как ещё можно улучшить образ Тони.
– Опять эта Тоня… Ты в чулках играешь на сцене? Или в колготках?
– В чулках…
– Сам купил или посоветовал кто?
Денису очень не хотелось говорить, что чулки презентовала ему Светлана. Да ещё помогала надевать…
– Какая разница?
– Ты прав, принципиальной разницы нет, – кисло произнесла Зульфия. – Это уже частности.
– Ну и то ладно, – кивнул Тилляев, допивая кофе. – А что в общем? Ничего плохого ведь?
– Ничего, ага… Ты знаешь, я вчера не смогла кончить. Впервые, наверное, с тех пор, как мы с тобой вместе. Словно это был не ты, или тебя подменили. С одной стороны, понимаю, что это ты рядом, а с другой – как будто твоя роль пришла вместо тебя из театра и улеглась рядом со мной.
– Ну… – Денис только руками развёл. – Так это не во мне дело, получается. А в твоём чересчур искушённом воображении!
– Чёрт возьми, у тебя даже сейчас какие-то неестественно плавные движения! – закричала девушка. – Ты кем вообще становишься?
– Ничего со мной не происходит! – тоже повысил голос Тилляев и стукнул кулаком по столу. Затем рявкнул по-настоящему:
– Умерь свою мнительность!
– Ну вот, хоть знакомые интонации наконец-то услышала, – Зульфия тут же успокоилась.
Но зато расстроился Денис. Ему всегда казалось, что постельные игры у них происходят замечательно. Он был уверен, что Зульфия не имитирует оргазм, потому что порой, прижимаясь лицом к груди девушки, слышал, как быстро стучит её сердечко сразу после сладких охов и вздохов. Плохо, если у них что-то начинает разлаживаться.
– И что же делать? – заговорил он. – Отказаться от женских ролей? На будущее об этом можно как-то подумать, но оставшиеся два премьерных спектакля я просто обязан отработать. Понимаешь? Обязан. Это не обсуждается.
– А если потом тебя опять привлекут к какой-нибудь неподобающей роли? Ты как-то намекал, что в утреннике тебе предложили сыграть Лису.
– Это была шутка, – произнёс Денис, вспоминая, как однажды вдруг встал вопрос по поводу этой роли – оставить её навсегда «разбойнице» Розе Афониной или попробовать Светлану? Типажи у обеих актрис были чем-то схожи; обе с прекрасными фигурами, тонкими талиями, стройными ножками. Меликян вдруг сказал – «а что, если Дениса попробовать?» В труппе по-доброму засмеялись, но, кажется, кто-то задумался всерьёз. Этот детский спектакль был не таким уж «проходным», представлял он собой своеобразное попурри по мотивам народных сказок, и Лиса в нём находилась, естественно, на первом плане. Помрежа волевым решением предоставила Розе возможность продолжать играть эту роль, и на этом все дискуссии закончились.
Впрочем, Денис считал, что Роза в рыжем парике, жилетке с оранжевым мехом, того же цвета обтягивающих лосинках и изящных глянцевых сапожках – самая лучшая Лиса, какую только можно увидеть в театре. Детям она нравилась. Их папы тоже были в восторге. Тилляев случайно услышал, как двое мужчин спорили, пока жены и дети поедали в буфете мороженое – есть под этими лосинами что-то ещё или же актриса надела их на голое тело – ибо это выглядит так, словно попку обтягивает вторая кожа («блин, у меня аж встаёт!»). Нельзя сказать, что Денис был в восторге от подобного восприятия. Но понимал, что это неизбежно: если кто-то получает эстетическое наслаждение от созерцания подчёркнутых прелестей красивой женщины, найдутся и те, кто будет скабрёзно их обсуждать. А Роза была действительно красива – по настоящему той глубоко женской красотой, плюс шарм и обаяние. Некоторые вполголоса судачили, почему такая несправедливость – с такой внешностью, а личная жизнь скучна и уныла. Впрочем, Афонина никогда и никому не жаловалась, и вообще смотрела на окружающий мир с оптимизмом, будучи уверенной, что и на её улицу придёт праздник.
