– Так, и если сейчас найдётся тот, кто имеет реальное влияние в городе, тогда…
– Тогда у тебя, Задворных, появится реальный шанс отправиться в знакомое место. И, может быть, даже выйти из него не ногами вперёд. Конечно, через достаточно много лет… Но сбежать оттуда тебе больше не дадут. Это я обещаю. И сам прослежу, по возможности. По тебе и так «дом родной» плачет. Больше тридцати лет в долг живёшь.
– Понимаю, гражданин следователь. Если вы обратитесь к Юрию Ёлкину…
– Погоди, Задворных. Я, между прочим, сижу тут вовсе не для того, чтобы улучшать условия поголовно для всей мрази, каковой считаю и тебя. Так что не обольщайся на этот счёт.
– Тогда в чём суть нашего разговора, гражданин начальник? Я уж решил, что вы пытаетесь залезть мне в душу, понять что-то…
– Кстати, именно это я и делаю. И, кстати, кое-что я действительно уже понял.
Кирилл осклабился.
– Ну, это вы про Тилляева. Я вижу, что вы чувствуете по отношению к этому гадёнышу…
– Не будем тереть за мои чувства, Задворных. Но если бы не Тилляев, я уже давно вызвал бы конвойного – у меня и без тебя дел просто вагон… Тилляев… Ты же знаешь, как он сбежал из СИЗО? Я уверен, что весь ваш театр к этому руку приложил. Коллективную.
Кирилл пожал плечами.
– Не знаю. Тут как-то обошлось без меня, – честно сказал он.
– И то ладно. Всё равно обвинение против него приостановлено… Поэтому его пока и прекратили искать. Вот когда отменят полностью, можно будет попробовать возбудить новое дело – о побеге из-под стражи. Так что, надеюсь, он сюда ещё вернётся… Но это уже как карта ляжет, конечно… Ладно. Суть вот в чём. Объясни мне, Задворных, как такое может быть, что ты, головорез и мокрушник, почти каждый день выходил на сцену в течение скольки?.. Тридцати двух лет, получается?.. Как это стыкуется – одновременно быть актёром и убийцей?
– Я действительно двуличен, – произнёс Кирилл. – Даже нет, я многолик. И, как большинство хороших актёров, я выхожу на сцену, чтобы жить совсем другой жизнью. Да, я убивал людей. Возможно, мне это где-то и когда-то ещё зачтётся так, что мало не покажется. Но дело не в этом. Если бы я не выходил на сцену, не репетировал до седьмого пота и не проживал другие жизни перед публикой, то давно бы свихнулся.
– Я как-то предполагал раньше, что люди культуры, творческие личности вообще не склонны к насилию.
– Да ладно вам, гражданин начальник… Они такие же, как все остальные. Только с более широким сознанием, что ли… Одних писателей взять, каждый второй – скрытый садист или шизофреник. Достоевского только вспомнить. Отбери у них ручку и бумагу – будет вам новая куча папок на столе. Про некоторых знаменитостей есть достоверные факты. И то, потому что они действительно всемирно известными были. А про скольких мы не знаем?.. Жил когда-то такой скульптор и ювелир Бенвенуто Челлини. Работящий и талантливый парень, но поднять человека на нож ему ничего не стоило. Спасался только тем, что за него король Франциск Первый впрягался, да папа Римский. Вот ещё послушайте:
От жажды умираю над ручьём.
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошёл, везде мой дом,
Чужбина мне – страна моя родная.
Я знаю всё, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовёт.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Я скуп и расточителен во всём.
Я жду и ничего не ожидаю.
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз – я вижу розы мая.
Долина слёз мне радостнее рая.
Зажгут костёр – и дрожь меня берёт,
Мне сердце отогреет только лёд.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
Кому презренье, а кому почёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не вижу я, кто бродит под окном,
Но звёзды в небе ясно различаю.
Я ночью бодр, а сплю я только днём.
Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю.
Глухой меня услышит и поймёт.
Я знаю, что полыни горше мёд.
Но как понять, где правда, где причуда?
А сколько истин? Потерял им счёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не знаю, что длиннее – час иль год,
Ручей иль море переходят вброд?
Из рая я уйду, в аду побуду.
Отчаянье мне веру придаёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
6
– Как вам это? – спросил Кирилл, закончив декламировать.
– Впечатляет, – сознался следователь, действительно слегка ошарашенный.
– Как вам это? – спросил Кирилл, закончив декламировать.
– Впечатляет, – сознался следователь, действительно слегка ошарашенный.
– Это Франсуа Вийон. Великий поэт, а по совместительству также гопстопник, мокрушник и форточник. Несколько раз попадался и ждал повешения, но в последний момент освобождался либо по капризу какого-нибудь принца, либо по амнистии. И эти стихи именно про таких, как мы.
– Про артистов? Или про убийц и воров?
– Думайте, как хотите, – пожал плечами Задворных.
– Кстати, а ведь что касается популярных актёров нашего времени, даже очень известных, то некоторые из них получали приличные сроки. Но это было в те годы, когда один шажок влево-вправо уже считался преступлением. А сейчас многие статьи отменены или готовятся к отмене. А другие попросту не работают. Так бы, наверное, сажали больше и чаще, как ты думаешь?
– Несомненно. Знаете, гражданин следователь, у нас в труппе есть один голубой. Буквально до позапрошлого года, пока в Думе не заговорили про возможную отмену сто двадцать первой
7 за ненадобностью, никто знать не знал об этом, сейчас же он чуть не упивается своей непохожестью. Ну, срам, короче. Пока мы не на сцене, пока не прозвучал третий звонок, я это помню, и я презираю этого типа, потому что он в моих глазах недочеловек… Как и в глазах многих других, пусть даже далёких от понятий. Но стоит нам с ним выйти под огни прожекторов и мониторов, как я об этом забываю. В двух-трёх пьесах по сценарию мы с ним были друзья, и я искренне мог за него отдать голову на отсечение и продать душу дьяволу. Но ровно до того момента, пока не падал занавес… Нет, ещё на час-другой после этого. Хотя и в промежутках между репетицией и выступлением – тоже. Для меня сцена, видимо, более реальна, гражданин начальник, чем жизнь.
