Мы медленно двигались под саундтрек из фильма «Бум». Свет был тусклым, ноги неловкими, тела одеревенели от чувственности, обжигающей кожу.
— Я должен тебе кое-что сказать, — прошептал Алессандро мне на ухо.
Его светлая кожа была такой теплой, и я чувствовала пьянящий аромат лаванды от его белой рубашки и мускусный запах лосьона после бритья. Необычайно мягкий тембр его голоса обездвижил меня. Теплая дрожь пробежала по коже, как тысячи крошечных разрядов тока.
— Что?
— На самом деле я уже давно хочу поговорить с тобой, — добавил он. Его голос становился все теплее и теплее.
— Тогда говори! — резко сказала я, но ощутила необычное волнение, почти слабость, поэтому остановилась, хотя в большом зале еще не затихла романтическая мелодия.
Алессандро слишком долго медлил. Он еще не знал, какая я, не знал, что я не люблю чувствовать себя на привязи: неуверенность меня ослабляет.
— Мне пора идти, — сообщила я, почти раздраженная его внезапной мягкостью. Под показным безразличием я скрывала — прежде всего от самой себя, — что один вид Алессандро мешает мне справиться с чувствами.
— Уходишь? Сейчас? Еще же рано.
Не для меня. Я должна успеть на автобус, чтобы добраться домой.
— Я тебя провожу.
— Вовсе не обязательно, — быстро возразила я, но часть меня хотела, чтобы он это сделал.
Мы молча шли по улице де-Маринис. В этом районе располагалась школа Пресвятого Сердца. Я искала ее глазами со смесью ностальгии и отвращения. Мне казалось, что эта часть моей жизни закончилась, будто ее прожил кто-то другой.
— Вниз по улице находится школа, куда я ходила в средних классах, — сказала я, ежась в свитере, потому что уже стемнело и похолодало.
И тогда я прочитала в глазах Алессандро нечто новое. Он схватил меня за руку и толкнул к стене. Я попыталась вывернуться, движимая отвращением, но это было не единственное чувство, которое я тогда испытала. В желудке что-то завибрировало, сильный жар прокатился от бедер к животу.
— Я хотел сказать тебе с первого раза, как увидел… — выдохнул он мне в лицо.
Что он хотел мне сказать? Его дыхание на моих губах — вот и весь ответ. Именно тогда Алессандро поцеловал меня. Я ни с кем не целовалась с тех пор, как Микеле прикоснулся ко мне губами на берегу моря.
— Ты просто наглая маленькая девчонка, — прошептал он мне, не прекращая пробовать на вкус мои губы. — Думаешь, что отличаешься от меня, но ты еще буржуазнее, чем все мы.
И чем сильнее он пытался прижаться ко мне, тем сильнее разгоралось его желание. Мне в живот упиралось что-то твердое, прячущееся у него в штанах. Это было противно и волнующе. Я чувствовала стыд и желание одновременно. Ноги внезапно стали ватными, в нижней части живота вспыхнул пожар; огонь пылал на шее, на губах; желание сказать «нет», а потом «да». Оставь меня, держи меня.
Так началась история с Алессандро. Он был сыном полковника, человека, по его словам, честного и скучного. Бунтарь и нонконформист, Алессандро ненавидел иерархию, ненавидел правых, ненавидел подчиняться уставу.
Я была очарована его умом, легкостью, с которой он рассуждал о разных эпизодах истории двадцатого века, его широкими взглядами на мир, настолько отличными от моих. Он был убежденным коммунистом, всегда в первых рядах на студенческих демонстрациях, уверенно выступал на заседаниях школьного совета, размахивал флагом Че Гевары, вещал, что правильно, а что нет. Я шла за ним без какой-либо политической убежденности. Мы обсуждали уроки философии профессора Солдани. После занятий иногда гуляли среди деревьев в парке Второго июня. Алессандро целовал меня, когда я позволяла ему, касался моей груди поверх блузки, но когда пробовал двинуться дальше, я сопротивлялась и решительно останавливала его.
Теперь я знаю, что мне нравилось в нем: он воплощал собой жизнь, максимально далекую от моего района.
4
После церемонии настал черед сложного ритуала с поцелуями, объятиями и осыпанием молодых засахаренным миндалем и рисом. Десятки фотовспышек многократно увековечили эти моменты. Молодожены сели в сверкающий белый «мерседес», гости погрузились в свои автомобили и поехали к банкетному залу.
— Пока! — торопливо попрощалась я с Алессандро, прежде чем сесть в прекрасный автомобиль, который Джузеппе арендовал для нас по торжественному случаю.
Алессандро тоже попрощался, немного разочарованный.
— Кто это там? — спросил папа.
— Никто, друг из лицея.
— Ну, он симпатичный, — сказала мама, которой, конечно, не хватало разговоров о любви со своей дочерью; она ждала их, учитывая мой возраст.
Я только пожала плечами, пока папа смотрел на меня в зеркало заднего вида. Мы одними из первых вошли в зал; следом появились тетя Кармела, бабушка Ассунта и несколько дальних родственников, которых я впервые увидела на похоронах бабушки и Винченцо. Я никого не знала из семьи невесты. В итоге гости с каждой стороны просто исполняли положенный ритуал, словно два отряда, тщательно присматривающиеся друг к другу.
Подали канапе вместе с ледяным игристым вином в высоких бокалах. Я свалилась на стул. Было непривычно ходить на каблуках, щиколотки у меня опухли и болели. Оркестранты занимали свои места на сцене. Певец устанавливал микрофон и распевался. Пожилые гости, уставшие от жары, царящей в саду с пышной экзотической растительностью, усаживались за столики внутри. Они обмахивались салфетками: застегнутые на все пуговицы пиджаки, тщательно завязанные галстуки, которые никто не привык носить.
Мама все еще была на ногах и беседовала с тетей Беатриче, приехавшей из Монополи.
— Моя дочь учится в естественно-научном лицее, — говорила мама. — В следующем году хочет поступать в университет.
У ее собеседницы, красивой белокурой женщины с пышными формами, были такие большие глаза, что они казались вытаращенными от напряжения; над ними трепетали арки длинных ресниц, с виду — а может, и не только с виду — накладных.
Наконец приехали молодожены, и оркестр встретил их свадебным маршем. Гости разразились бурными аплодисментами, когда молодые, сияя, разрéзали атласную ленту и вошли в зал. Я была счастлива за них, но быстро заскучала. На банкете присутствовали и другие молодые люди, друзья моего брата, однако я никого из них не знала. Они заняли столы в глубине зала и болтали о своих делах. Мама была слишком занята, пытаясь подружиться с семьей Беатриче. Было жарко, тафта платья царапала кожу. Меня понемногу охватывало нетерпение. Джузеппе и Беатриче танцевали под «Unchained Melody»
[17] в центре зала. Все смотрели на них. Время от времени певец кричал: «Аплодисменты!» Подходящее время, чтобы улизнуть. Я представила лицо Алессандро при виде всей этой показухи: «Вы просто посредственности. Чернь». И эта мысль заставила меня улыбнуться.
