Мне стало противно от мысли, что такая молодая девушка вышла замуж за ужасного Николу Бескровного.
Пока я размышляла об этом, в дверях появился сам людоед из моих снов. Он изменился больше жены: лицо опухло, кожа была натянутой и красноватой, глаза превратились в две узенькие щелочки. Он мелкими шажочками брел к столу; ноги у него дрожали, как и руки и шея. Жена поспешно отодвинула стул и помогла ему, поддержав под руку.
— Это подруга Микеле, — представила она меня.
Никола улыбнулся, а потом громко закашлялся.
Раньше я могла без зазрения совести презирать его, но сейчас было трудно оставаться равнодушной, будто это изможденное тело принадлежит кому-то другому. Жена принесла ему чашку кофе, и Бескровный попытался поднять ее, но неловкие пальцы дрожали. Супруга с готовностью пришла ему на помощь.
— Если Микеле нет дома, я не буду вам докучать, — пробормотала я смущенно.
Видеть Бескровного в таком состоянии было слишком непривычно для меня, ненависть и страх разжижались, испарялись с поверхности кожи, словно пот. Несколько секунд Бескровный смотрел на свою неуклюжую руку, наблюдая за собственными неловкими движениями. Как врач, который видит, как болезнь расползается по организму, но не пытается остановить ее, Бескровный смотрел на себя, словно пытаясь наставить свое тело на путь исправления и ругая за неповиновение приказам.
— Прости, дорогая, — сказала хозяйка дома, — попробуй постучать в соседнюю дверь. Сейчас Микеле бывает чаще там, чем здесь.
Именно тот дом показал мне тогда Винченцо. Дом, который Танк сдавал в аренду наркоманам и проституткам. От мысли, что там живет Микеле, меня затошнило, поэтому я быстро встала и глубоко вдохнула, прежде чем выйти. Но не передумала: я все еще должна была увидеться с Микеле, и это ожидание за чашечкой кофе только разожгло мой гнев, вместо того чтобы погасить его. Поэтому я настойчиво постучала в соседнюю дверь. Этот дом тоже был отремонтирован, там пахло чистотой и новизной.
— Мария! — удивился Микеле, увидев меня. На нем были белые льняные брюки, подвернутые до колен, и синяя майка, подчеркивающая мышцы на груди и руках.
Его вид ошеломил меня, дрожь пробежала по позвоночнику, и, возможно пытаясь защититься от силы этого чувства, я тут же бросилась в атаку:
— Ты чертов поносник! Какого хрена ты сделал с моим отцом, поносник?
Все, что вроде бы осталось в прошлом, в одно мгновение вернулось ко мне. Вернулся диалект, вернулся гнев, когда-то заставивший меня укусить за ухо Паскуале. Вернулась бедовая девчонка, расцарапавшая лицо Касабуи, маленькая девочка со стрижкой под горшок и торчащими ушами, изредка навещавшая меня во сне.
— Что ты говоришь, Мария? Я ничего не делал твоему отцу, — возразил Микеле. — Заходи, объясни мне, что случилось.
— Кто-то разбил его лодку вчера вечером и оставил визитку Бескровных. «Никто не поимеет Бескровных» — вот что там было написано. Это ты? Ты не простил того, что мой отец сказал тебе на свадьбе?
Я невольно расплакалась. Всю жизнь я тренировала полуулыбку напускного спокойствия, отстраненности, позволяющую мне прятаться в тихом уголке, оставаться невидимой, отгородиться от остального мира, но в тот самый момент лишилась всей защиты.
— Иди сюда, сядь, — тихо сказал Микеле, взял меня за руку и отвел к столу. Сел напротив, раздвинул ноги, скрестил руки на груди и начал говорить: — Послушай меня, Мария, я ничего не знаю об этой истории. Клянусь тебе, я тут ни при чем, я так не поступаю. Как ты могла подумать, что я способен разбить лодку твоего отца? Ты же меня знаешь.
Я покачала головой, снова и снова утирая слезы.
— Я больше ничего о тебе не знаю, Микеле. Возможно, ты стал таким же, как твой отец. Разве я могу тебе доверять?
Микеле поднял глаза и оглядел комнату.
— Я не такой, как мой отец, — медленно проговорил он. — А потом, отец сейчас болеет, у него больше ни на что нет сил. Теперь обо всем заботится мой брат.
— Твой брат? Который из них?
— Тот, о котором я не хотел говорить с тобой в детстве.
Итак, его секрет теперь раскрыт.
— Танк, — прошептала я.
Микеле кивнул и горько улыбнулся.
— Да, имя говорит само за себя. С тех пор, как он стал заправлять делами папы, все стало сложнее. Послушай, Мария, я знаю, моего отца нельзя оправдать, но поверь мне, у него хотя бы были принципы, была своя мораль, как бы нелепо это ни звучало. Но брату интересно только это… — Он потер друг о друга подушечки пальцев. — Для него важны исключительно деньги, а на людей ему насрать.
— А ты? Какую роль ты играешь во всем этом?
Он посмотрел на меня своими блестящими зелеными глазами:
— Я стараюсь держаться подальше, но иногда неизбежно оказываюсь в центре событий.
— Оказываешься в центре событий… — повторила я со вздохом. — И на этот раз ты оказался среди тех, кто разбил нашу лодку.
Микеле встал, отодвинул стул, наклонился и взял меня за плечи:
— Это был не я, Мария. Кто-то, наверное, передал моему брату слова твоего отца. Возможно, Магдалина. Она всегда болтается в доме моих родителей и не умеет держать язык за зубами. Конечно! — Он принялся ходить по комнате, все больше убеждаясь в своих словах. — Наверняка так и есть, это она. Может быть, ревновала, потому что видела нас вместе. Вот шлюха! — Микеле повысил голос: — Когда я ее увижу, то разберусь с ней.
— И что ты сделаешь? — спросила я со злобой, вскочив и подойдя к нему. — Что ты сделаешь, а? Сломаешь ей что-нибудь, как твой брат поступил с нашей лодкой? Вот так вы, Бескровные, решаете вопросы, верно?
Я сжала кулаки, как будто все еще была Малакарне, мелким дурным семенем, и собиралась укусить обидчика за ухо, но ограничилась тем, что вплотную придвинулась, разглядывая каждую деталь свежевыбритого лица Микеле, его крупный рот.
— Я так не поступаю, Мария! — Он снова взял меня за плечи и встряхнул. — Ты помнишь, как в детстве рассказывала мне о своем отце? О его отвратительном характере, вспышках гнева?
Я кивнула, чувствуя тяжесть, от которой дрожали колени.
— Я всегда знал, — тихо продолжил он, — что ты не такая, как он. Всегда знал. Почему ты не можешь поверить, что я тоже не такой, как мой отец? Когда мы были детьми, ты верила мне. Почему не хочешь поверить сейчас?
И вдруг словно волшебная сила вытащила меня из непроглядной тьмы и перенесла к яркому свету, обещавшему счастье. Хватит с меня нашего района, нашего дома, пользующегося дурной славой, денег, которых всегда мало; хватит моего отца, тетушек-соседок, ведьмы, Магдалины, и хватит меня самой — образцовой ученицы, одинокого книжного червя, послушной дочери-затворницы. В тот момент меня захватила та часть моей природы, которая была ближе всего к Микеле.
Тогда он подошел ко мне и поцеловал, запустил руки мне в волосы и притянул к себе, будто боялся, что я ускользну. Поцелуй длился невероятно долго. И чем дольше Микеле меня целовал, тем сильнее я чувствовала, как рвутся путы и бесплодные земли у меня в душе снова покрываются цветами. Боль, которую я покорно принимала и копила все эти годы, исчезала. Неизвестно откуда взявшаяся боль, хорошо знакомая Микеле, потому что это была и его боль тоже. В тот день мы впервые занимались любовью — так, словно этот раз был одновременно и последним. Словно двое влюбленных под небом, с которого вот-вот посыплются бомбы.
