В отражении я вижу женщину – привлекательную, даже красивую, с отличной прической; профессора, но из тех, что следят за модой. Прежде чем я успеваю передумать, нащупываю на дне сумки помаду, наношу на губы и возвращаюсь к бару, где Девон, Джейсон, а с ними Брэнди, Сэм, Уинстон и Дженнифер, мои уважаемые коллеги, болтают с каким-то незнакомым мужчиной.
– Привет, ребята, рада всех вас видеть! – широко улыбаюсь я.
Раздается дружное «Привет, Роуз!», и Девон вручает мне бокал. Делаю большой глоток, тепло окутывает горло, как бы подтверждая – пойти в бар было правильно, Роуз. Ты выходишь в мир, снова становишься человеком! Женщиной, которая красит губы помадой, тусуется с коллегами. Профессором – модным профессором.
Девон кивает на незнакомого мужчину, и я смотрю на него. По-настоящему.
– Вы не встречались раньше? – спрашивает нас Девон.
Что-то мелькает в глубинах памяти, слабое воспоминание вырывается на поверхность. Секунду я не понимаю, но затем вглядываюсь в незнакомца, в копну темных волос, ясный взгляд карих глаз, узнаю его и протягиваю руку.
– Нет, мы не встречались. Я – Роуз.
Мужчина улыбается, приподняв лишь уголок рта, бросает на меня лукавый взгляд и берет протянутую руку.
– А я – Оливер, – заявляет он с прекрасным британским акцентом.
– Оливер из Лондона, как ты понимаешь, – объясняет Девон.
Оливер смеется, и я смеюсь. Мы хохочем так, будто коллега отпустил самую забавную шутку на свете.
– Он взял год творческого отпуска, – продолжает Девон, – преподает на кафедре литературы.
Мой разум и тело считают, что Оливер великолепен, но сама мысль странная, запретная, ведь он не Люк. За этой мыслью возникают следующие, более обнадеживающие: Роуз, ты можешь считать другого мужчину великолепным. Ты разводишься. Тебе позволено думать о подобном.
Эти новые мысли не просто задерживаются, они превращаются в нечто более прочное, начинают шириться, успокаивать и исцелять, даже после того, как мы разнимаем руки.
ГЛАВА 10
10 октября 2008 года
Роуз, жизнь 2
– Мама? – окликаю я.
Моя мама по случаю осени нарядилась в свитер цвета тыквы (мамуля всегда одевается соответственно времени года и праздникам). Она поднимает взгляд от романа, который читала. У нее ежедневная послеобеденная «релаксация», обычно это означает чтение книги или журнала и бокал белого вина на столике рядом с креслом в гостиной.
Вино в основном для вида. Маме нравится мысль читать книгу, попивая вино, больше, чем по-настоящему его пить.
– Да, милая?
– Можно у тебя кое-что спросить?
Она резко поворачивает голову, карие глаза внимательно смотрят на меня поверх очков для чтения. Худое лицо выражает любопытство, взгляд пронзительный, сосредоточенный, но мама изображает непринужденность. Ерзает, скрещивает ноги и наконец поджимает их под себя. Берет бокал вина и устраивается поудобнее.
– Конечно! Мамы для того и существуют.
Я киваю, но в глубине души гадаю: правда? Они для того и созданы? Это их задача?
Мне знаком древесный аромат комнаты, где стоит сундук из красного кедра и другая мебель, дар моего отца. Здесь успокаивающе пахнет домом. Я усаживаюсь на диван. Настраиваюсь задать вопрос, приободряю себя и приступаю к делу.
– Ты никогда не думала… что папа может тебя бросить? – начинаю я и с трудом сглатываю. – Ну… развестись? Или что у него другая.
– Почему ты спрашиваешь?
Ого.
В ее голосе – ужас и осуждение, лучше немедленно все прекратить. Но я этого не делаю.
– Ну просто… Люк, может быть… Кажется, он несчастлив. Со мной, – добавляю я.
– Милая. Он тебя никогда не бросит. Никогда не полюбит другую. Он любит тебя.
– А у вас с папой были когда-нибудь… разногласия?
– Конечно. В любом браке они есть, но супруги должны их преодолевать.
– И как вы их преодолевали?
Мама усаживается удобнее; волосы, уложенные в каре и идеальной волной спадающие к подбородку, слегка колышутся.
– Дело не в этом, Роуз. Не переживай за меня и папу, если у вас с Люком нелады. Переживай лучше о том, как сделать мужа счастливым…
– Но ты же говоришь, он меня любит.
– И мы обе знаем, в чем проблема, хоть ты не желаешь это обсуждать. Может, пора? Неужели ты правда хочешь потерять мужа из-за своего упрямства? Ты уже давно избегаешь разговоров на эту тему.
– Мама…
– Ребенок. Ты должна завести ребенка, Роуз. Как, по-твоему, мы с папой продержались все эти годы? Из-за тебя. Нас волновало – и все еще волнует – твое благополучие, твое будущее. Именно ты склеивала наши отношения.
Я с хрипом втягиваю воздух. Невыносимо хочется наклониться и спрятать голову между коленями.
– Мама, я не собираюсь этого делать, да и Люк уже передумал – по крайней мере, он так сказал. И вообще – я не хочу такой жизни и никогда не хотела. И ты это знаешь.
Мама быстро моргает.
О нет… Она плачет? Из-за меня?
– Мам…
– Неужели я была такой ужасной матерью?
Ну началось. Так и знала, что все этим кончится, потому обычно и избегаю подобных разговоров. С тех пор как мы с Люком поженились и мама поняла, что все эти годы заводить детей я отказывалась всерьез, она не перестает твердить, якобы это из-за того, что я считаю ее плохой матерью.
* * *
– Роуз, ты опоздала.
Мне было шестнадцать. Я только что вошла в парадную дверь после свидания с Мэттом, моим бойфрендом, с которым встречалась последние годы перед выпуском.
Мама сидела за кухонным столом. Было уже за полночь, все это время мы с Мэттом целовалась. Отец, скорее всего, спал. По крайней мере, я на это надеялась. Я ненавидела, когда мама меня дожидалась.
– На пару минут…
– Нам нужно поговорить о том, как устроена жизнь, – сказала мама, будто я догадывалась, что это значит.
Я в ужасе подошла к ней. Мама сняла очки и убрала в сторону. Перевернула книгу, положила закладку. На обложке длинноволосый мужчина обнимал полураздетую женщину. Мерзость. Невыносимо было смотреть, как мать читает пикантные романы. Она хранила их в коробке под кроватью. Я это точно знала, потому что обнаружила тайник, когда в двенадцать лет захотела узнать больше о сексе.
Почему-то мама считала, что можно читать бульварную литературу у всех на виду, однако не стоит держать ее на полках, где выстроились другие, приличные книги, вроде собрания сочинений Джейн Остен. Будто любовные романы просто исчезали после прочтения.
