– А если бы мог, о чем бы ты написал?
Томас на миг замолкает. Пригревает солнце, мы расслабленно лежим и купаемся в его лучах.
Мне приходит на ум, что это мгновение мимолетно и скоро нам придется вернуться к реальной жизни, но я гоню неприятную мысль прочь.
– Наверное, о своей семье, о детстве в горах. Об отношениях с сестрами. Не знаю… – Томас снимает очки, вытирает рукой глаза. – Или, может, о том, почему я занялся исследованиями зависимости, с чего все началось. Обо всех, с кем я учился в школе, чьи жизни сложились не так, как у меня.
– Я бы почитала…
Он поворачивается и дарит мне поцелуй в шею.
– А я с удовольствием почитаю твое, так что мы квиты. Ты обязательно должна закончить.
– Так здорово снова писать, – признаюсь я. – Даже если я никогда это не опубликую.
– А я думаю, опубликуешь.
Я зарываюсь в него лицом.
– Если только попытаюсь, Люк меня бросит, – бормочу я, не успев осознать, что это на самом деле так.
– Тогда точно нужно опубликовать, – говорит Томас. Он явно не шутит.
– Но… Адди. Что подумает дочь, когда вырастет и прочитает это?
– Роуз. – Томас поворачивается ко мне. – Адди подумает, что ее мать изо всех сил пыталась понять, что же такое иметь ребенка, после того как активно сопротивлялась самой мысли о материнстве.
– Именно это меня и тревожит, – вздыхаю я.
* * *
Я пыталась играть в семью для Люка, для Адди. Пыталась полюбить семейную жизнь, особенно в первые дни, когда вернулась из больницы домой. Терпеливо сносила перерыв, разлучивший с университетом, моими лекциями, работой и коллегами. И не могла дождаться, когда же через пару недель вновь приступлю к своим обязанностям. Люк настаивал, чтобы я продлила отпуск и на весь грядущий семестр, но я упрямо твердила: «Нет, ни за что». Мне никогда не нравилась перспектива спустить с трудом выкроенные дни академического отпуска на то, чтобы провести еще пять месяцев дома с Адди.
Академический отпуск никогда не предназначается для ухода за ребенком. Его тратят на исследования, написание книг по результатам этих исследований, для обучения за рубежом. Для рождения ребенка женщины-профессора берут отпуск без содержания, а потом с трудом возвращаются в научные круги. Я такой никогда не была и не собиралась становиться.
Пусть я родила, это не отменяет другой факт: я все еще не хочу быть матерью и тем более – женой.
С Томасом и чувствами к нему все иначе. Совсем наоборот.
* * *
– Почему ты здесь? – внезапно спрашиваю я Томаса.
Солнце уже сместилось. Томас отодвигается на несколько дюймов, надевает темные очки.
– В каком смысле?
– Что ты делаешь здесь, со мной? Я замужем. Недавно стала матерью. Да я только что родила! – говорю я и жалею, что не могу запихать слова обратно в рот.
Это бунт? Я бунтую против себя самой? Ведь мы прекрасно проводили время, отдыхая на чудесной террасе…
– Ты это к чему? – спрашивает Томас, садясь.
– Вспомнила об Адди. Как я ее не хотела, а теперь пытаюсь стать ей хорошей матерью, но ничего не выходит. Совершенно ничего. Мать из меня ужасная, да и жена такая же.
Томас замирает.
– Наверное, лучше тебя спросить, что ты здесь делаешь со мной, Роуз? Учитывая тобой же названные причины.
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть ему в глаза:
– Не могу перестать с тобой видеться. Я едва вынесла даже те две недели, когда мы расставались.
– Что ж, я тоже пытаюсь не видеться с тобой и не могу, – говорит Томас.
Внутри меня вспыхивает паника.
– И все еще пытаешься?
Томас отодвигается от меня так, чтобы больше не касаться.
– Я твердил себе, что нельзя ехать с тобой сюда. Что каждый раз, когда мы делаем что-то подобное, становится хуже. Убеждал себя позвонить тебе и все отменить.
Паника переходит в обиду.
– Ты чуть все не отменил? Ты правда думал отказаться от выходных со мной? – я повышаю голос, хотя чему тут удивляться.
Я его полностью понимаю. Замужняя женщина с младенцем. Зачем я Томасу?
Красивый, веселый, добрый, состоявшийся мужчина – у него будет куча женщин, если он пожелает, если захочет кого-то себе найти.
– Но я не отменил. Ты плачешь, Роуз?
Касаюсь щеки – и пальцы становятся влажными.
– Наверное.
– Не хочешь сказать почему?
– Все как обычно.
Мы только вчера приехали в этот отель. Выходные начались так головокружительно, так захватывающе. Каким-то чудом нам удалось заполучить целых две ночи, сорок восемь часов подряд. Только Томас и я, больше никого. Я бесстыдно счастлива, я сама по себе, и кажется, это продлится вечность. Но время уходит, с ним утекает и мое счастье, вдруг я буквально вижу, вижу прямо сейчас тот миг, когда нам с Томасом придется снова попрощаться. Отправиться каждому в свой дом, жить собственной жизнью, мне – снова быть матерью и женой, не собой, а кем-то другим. Он вернется к своим друзьям, работе, коллегам, долгим телефонным разговорам с сестрой, с которой я еще не знакома, с обожаемыми им родителями, даже не подозревающими обо мне. Однажды наш пузырь лопнет, и в будущем нас ждет только отдельное существование.
Томас берет мой ноутбук и укладывает в сумку. Протягивает руку.
– Идем, – говорит он.
– Куда? – спрашиваю я, но уже знаю.
Мы пойдем в номер, ляжем в постель, займемся любовью, а потом будем валяться вместе обнявшись. Так мы всегда делаем, когда подступает реальность. А она всегда со временем нас настигает.
Томас молча ведет меня наверх. Не успеваем мы дойти до нашего номера, отпереть дверь и зайти внутрь, он поворачивается, заглядывает мне в глаза и говорит:
– Я не оставлю тебя, Роуз.
– Нет?
– Нет. Вряд ли я смогу.
– Почему?
– Потому что люблю тебя, – отвечает он, вот так просто, будто не задумываясь. Может, и правда не задумывается. Возможно, пути назад у нас нет.
– И я тебя, – отвечаю я, ведь знаю – для меня тоже нет хода назад. Я уверена.
* * *
За выходные я плачу еще только один раз, когда приходится расставаться и Томас высаживает меня неподалеку от моего дома.
Я смотрю, как он уезжает к собственной жизни, отдельной от моей. Знаю, мне должно быть стыдно из-за этих выходных, из-за того, что творю с Люком и Адди, из-за бесконечного обмана. Но я просто не могу. Как мне может быть плохо, если я так сильно кого-то люблю? Того, кто напоминает мне о том, какая я на самом деле…
