На том конце линии раздается позвякивание ключей.
– Уже выхожу!
– Нет, постой. Со мной все хорошо.
– Точно, Роуз? Давай обсудим план действий?
– Мы его уже обсуждаем.
– Ты знаешь, о чем я.
И тут я ей говорю:
– Я не стану делать аборт.
– Серьезно? – Сомнение в голосе подруги словно рыболовный крючок, что тянет за собой прежнее счастье.
Стараюсь не расплакаться. Удивляться нечему. От Джилл именно такой реакции и стоило ждать, как и от всех, кто меня знает.
– Да. Серьезно. Я буду рожать.
– Звучит так, словно ты сама себя убеждаешь.
– А если да – это так ужасно?
– Не уверена, что ты мыслишь ясно, – говорит она.
Придвигаю к кухонному столу стул и сажусь. Так хочется держаться уверенно, непоколебимо.
– Мне кажется, я могу быть счастлива, Джилл. Знаю, ты всего лишь хочешь меня поддержать, но я серьезно. Пожалуйста, верь в меня.
Снова тишина.
Я произношу последние слова и тут же думаю, что это ошибка. «Пожалуйста, верь в меня» вместо «Пожалуйста, поверь мне». Чего я требую у Джилл?
Верить, что в итоге я окажусь хорошей матерью, как верит моя мама?
Сильнее прижимаю к уху телефон.
Наконец Джилл отвечает:
– Ладно. Кто украл мою подругу и заменил ее на женщину, которая хочет родить ребенка?
– Это все еще я…
Но я ли это?
Я говорю и принимаю решение неожиданно легко, внезапно примеряя на себя роль, которую женщины исполняли с момента своего существования. Я остаюсь в этой роли, стараюсь к ней привыкнуть.
Опускаю взгляд вниз: на мне цветастое платье, легкое, струящееся. Мне нравится носить такие в жару, когда хочется свежести. Голые ноги загорели под летним солнцем, как и руки.
Я уже с нетерпением жду конца августа, чтобы снова вернуться к работе. Я запланировала семинар, основанный на исследовании, которое собираюсь начать. Прошлой весной, когда мне выдали на него грант, я была так взволнованна.
Изменит ли ребенок эти планы? А меня – изменит? Может быть? Вероятно?
И тут я понимаю: мне плевать.
По крайней мере этого недостаточно, чтобы я передумала насчет беременности.
Продолжу преподавать и после родов. Мое тело снова вернется к привычным размерам (надеюсь, вернется), и однажды я снова влезу в это платье (правда ведь?). Радость от исследовательской работы никуда не исчезнет, даже если сама она немного затянется.
– Я приеду, – говорит Джилл.
– Да брось, со мной все в порядке.
– Роуз… – очень серьезно и сердечно произносит она. – Я приеду. Хочу увидеть твое лицо. Я… немного ошарашена. И переживаю. Мне просто надо убедиться, что ты в своем решении уверена. Ничего не могу с этим поделать…
– Понимаю. Хорошо. Приезжай.
* * *
Подарочная коробка для Люка будет зеленая. К возвращению моего мужа Джилл уже уходит, не совсем убедившись, что я честна с собой по поводу ребенка. Ну и пусть, думаю я. Надеюсь, со временем она смирится.
Я дожидаюсь Люка у кухонного стола. Муж входит и едва успевает поставить на стул сумку, как я вручаю ему коробку.
– Что это? – удивляется он.
Внутри меня возникает чувство… Не знаю, как описать. Чувство, что все как-то уладится, неважно каким образом, и будет хорошо. Я, Люк, малыш…
– Открывай, – улыбаюсь я. – Прямо сейчас открывай. Это изменит твою жизнь. И мою. Нашу.
ГЛАВА 26
2 мая 2013 года
Роуз, жизни 1 и 2
– Маме плохо, – выпаливает отец в трубку, как только я отвечаю на звонок. – Она заболела. Я волнуюсь.
Папа не из паникеров. А мама никогда не болеет. Она железная леди.
– Повиси-ка секунду. – Встаю, закрываю дверь в кабинет. Снова подношу к уху трубку. – В каком смысле «плохо», что ты имеешь в виду? У нее простуда, грипп или…
– Не знаю, Роуз. Прошлой ночью корчилась от боли, но к врачу идти не хочет. Не дает себя отвести. Ты же знаешь маму. – Отец вздыхает. – Такая упрямая.
Прямо как я. Это единственное, в чем мы похожи. Мысль, что моя упрямая, железная мама страдает, невыносима.
Мне становится страшно.
– Это в первый раз?
Долгое молчание. Снова вздох.
– Нет.
– И давно это длится, пап?
– Наверное, несколько месяцев.
– Папа!
Сердце мчится вскачь. Разворачиваюсь на стуле к окну своего кабинета. Розовые бутоны на ветках снаружи вдруг кажутся неуместными, слишком они диссонируют с тревогой в папином голосе, с мыслью, что, возможно, мама больна.
– А сейчас она где?
– Наверху, в постели.
– А ты?
– Сижу на диване, жду, когда ей станет полегче, она спустится и скажет, что с ней все в порядке. Все равно работа из рук валится.
– Может быть, это просто ерунда какая-нибудь…
– Может быть, – говорит папа.
Сердце в груди колотится еще быстрее. Чувствую его стук под тканью своего платья.
– Я скоро приеду.
– Разве у тебя нет лекций?
– Есть, но это неважно. Я все отменю. Скоро увидимся.
– Хорошо, – с облегчением говорит папа.
– Люблю тебя, – отвечаю я и вешаю трубку, уже сжимая ключи от машины в кулаке.
* * *
Приезжаю к родителям; отец сидит в гостиной, сцепив руки на коленях, и смотрит в пространство перед собой. Сначала он даже не замечает меня, но потом поворачивается. Глаза у него растерянные.
– Папочка… – начинаю я.
С юности не обращалась к нему так, но выражение его лица меня пугает.
– Убеди маму, что она должна пойти к врачу, – говорит отец. – Немедленно.
Я стою посреди комнаты. Мой отец – здоровяк-плотник – вдруг кажется таким маленьким. Согбенным.
– Если ты не убедил ее, как же я смогу?
Он качает головой:
– Не знаю, Роуз. Но меня она не слушает. Хотя бы попытайся…
– Да. Конечно.
– Она все твердит, якобы просто живот прихватило. Может, и так. Вот только она несколько месяцев это заявляет.
– Может, и правда просто прихватило, – повторяю я.
– Говорит, дескать, я преувеличиваю. Драматизирую!
Мой отец не из таких, и мы оба это прекрасно знаем.
